Метафизика половой. Артур шопенгауэр "метафизика половой любви". И пусть человек онемел в своих муках

Страницы указаны по этому изданию.

Мы привыкли видеть поэтов занятыми
изображением половой любви. Именно она
составляет, как правило, главную тему всех
драматических произведений, - как
трагических, так и комических, как
романтических, так и классических, как
индийских, так и европейских. Является она
и предметом лирической, а равно и эпической
поэзии, особенно если причислить к ней вы-
сокие штабеля романов, которые уже
несколько веков являются на свет во всех
цивилизованных странах Европы с тою же
регулярностью, что и плоды земные. Все эти
произведения, по основному содержанию
своему, суть не что иное, как
разносторонние, то краткие, то подробные
описания рассматриваемой страсти. А самые
удачные из этих описаний, как, например,
"Ромео и Юлия", "Новая Элоиза", "Вертер",
обрели бессмертную славу. И если, тем не
менее, Рошфуко полагает, что страстная
любовь все равно что духи, - все о них
говорят, но никто не видел1, - и если даже
Лихтенберг2; в своем сочинении "О силе
любви" оспаривает и отрицает реальность и
____________________
* Перевод сделан А.К.Судаковым по изданию:
Schopenhauer A. Sammtliche Werke / Hrsg.
von P. Deussen. Bd. 2.
Munchen: Piper, 1912. S. 605-639.

естественность этой страсти, то это большая
ошибка. Ибо невозможно, чтобы нечто чуждое
и противное человеческой природе, нечто
эфемерно шутовское, неустанно изображал
гений поэтов всех времен, а человечество
принимало с неизменным одобрением; ведь без
истины не может быть прекрасного в
искусстве:

Прекрасна истина, она лишь нам
мила"3.

причем одно кажется мне необъяснимым: как
люди, уверенные во взаимной любви и
предвкушающие в наслаждении ею высшее
блаженство, не предпочтут крайними мерами
избавиться от всех условностей и претерпеть
любые беды, - тому, чтобы утратить вместе с
жизнью и то счастье, выше и больше которого
для них немыслимо ничто на свете. Что же до
низших степеней и простых порывов этой
страсти, то они у всякого человека
ежедневно перед глазами и, пока он еще не
стар, чаще всего также и в сердце. Итак,
после всего здесь упомянутого, невозможно
сомневаться ни в реальности, ни в важности
нашего предмета, и вместо того, чтобы
удивляться, что и философ делает своею
темой эту вечную тему всех поэтов, стоило
бы подивиться тому, что вещь, играющая
повсюду в человеческой жизни столь
значительную роль, до сих пор почти вовсе
не рассматривалась философами и остается
для них неразработанным сюжетом. Больше
всех этим занимался Платон, особенно в
"Пире" и "Федре": однако то, что он говорит
на эту тему, остается в области мифов,
шуток и притч, а кроме того, большей
частью, касается греческой любви к мальчи-
кам. То немногое, что говорит о нашей теме
Руссо в своем "Рассуждении о
неравенстве"...6, ложно и
неудовлетворительно. Кантовское обсуждение
вопроса, в третьем разделе сочинения "О
чувстве возвышенного и прекрасного"7, очень
поверхностно и написано без знания дела, а
потому отчасти также неверно. Наконец, то,
как Платнер обращается с этой темой в своей
"Антропологии", э 1347 и след., всякий
признает плоским и неглубоким. Напротив,

определение Спинозы своей чрезмерной
наивностью заслуживает того, чтобы его
привести: "Любовь есть удовольствие,
сопровождаемое идеей внешней причины"8.
Следовательно, мне нет нужды ни
опровергать, ни использовать пред-
шественников, - предмет сам напрашивался ко
мне и сам собою вступил в общую связь моего
миросозерцания. - Менее всего ожидаю я
одобрения от тех, кем самим повелевает эта
страсть и кто в силу этого пытается
выразить свои бурные чувства в тончайших,
эфирнейших образах, - им мой взгляд
покажется слишком физическим, слишком
материальным; как бы метафизичен, даже
трансцендентен он ни был в основе своей.
Пусть они для начала обдумают вот что: тот
предмет, что сегодня вдохновляет их
мадригалы и сонеты, - родись он
восемнадцатью годами раньше, не привлек бы
ни единого их взгляда. Ибо всякая
влюбленность, каким бы эфирным созданием
она ни представала, коренится всецело в
половом влечении, да и сама она есть лишь
точнее определенное половое влечение,
специфицированное, индивидуализированное (в
самом точном смысле этого слова). И если,
памятуя об этом, взглянуть теперь на
важность той роли, которую играет половая
любовь, во всех ее оттенках и нюансах, не
только в романах, но и в действительной
жизни, где она является могущественнейшим и
активнейшим из всех мотивов, кроме разве
любви к жизни, - где она владеет половиной
сил и помыслов младшего поколения
человечества, составляет конечную цель по-
чти всякого человеческого устремления,
оказывает в конце концов отрицательное

влияние на важнейшие дела, всякий час пре-
рывает серьезнейшие наши занятия, смущает
временами даже величайшие умы, осмеливается
вмешиваться со своими пустяками в
переговоры государственных мужей и поиски
ученых, умело подбрасывает свои любовные
посланьица, свои заветные локончики даже в
министерские портфели и философские ма-
нускрипты, что ни день, затевает самые
путаные, самые скверные интриги, требует
себе в жертву иногда жизнь или здоровье, а
подчас, богатство, положение и счастье
человека, - да что там, делает честного во
всем другом человека бессовестным, верного
- предателем, - и значит, в целом предстает
неким злокозненным демоном, стремящимся все
исказить, запутать и низвергнуть, - это ли
не повод воскликнуть: из чего шум?9 Для
чего мольбы и неистовства, страхи и
бедствия? Речь ведь идет лишь о том,чтобы
каждый петушок нашел свою курочку*: чего же
ради такая мелочь должна играть столь
важную роль и беспрерывно нарушать и путать
столь хорошо налаженную жизнь человека? Но
пред серьезным исследователем дух истины
мало-помалу откроет ответ: то, о чем здесь
идет речь - не мелочь; более того, важность
дела совершенно соразмерна серьезности и
рвению занимающихся им. Конечная цель всех
любовных интриг, разыгрываются ли они на
котурнах или на цыпочках, действительно
важнее всех прочих целей в человеческой
жизни, а потому всецело достойна предельной
серьезности, с которой всякий стремится к
____________________
* Я не смел здесь выразиться буквально;
поэтому читатель при желании может сам
перевести эту фразу на Аристофанов язык.

ней. А именно: в этих интригах
определяется, ни больше ни меньше, как
композиция следующего поколения. Здесь, в
этих столь фривольных любовных интригах,
решаются существование и свойства тех
dramatis personal, которые выйдут на сцену,
когда мы уже сойдем с нее. Как бытие,
existentia, этих персонажей всецело
обусловлено нашим половым влечением вообще,
так и сущность их, essentia, опреляется и
во всех отношениях фатально устанавливается
индивидуальным выбором при его удовлетворе-
нии, т.е. половой любовью. Таков ключ к
проблеме: применяя его, мы ближе
познакомимся с ним, когда пройдем все
степени влюбленности, от мимолетной
склонности до сильнейшей страсти, - причем
мы узнаем, что различность их происходит от
степени индивидуализации выбора.
Все любовные интриги нынешнего поколения
вместе взятые суть поэтому для
человеческого рода серьезнейшее meditatio
compositionis generationis futurae, e quae
iterum pendent innumerae generationes10.
Именно на этой чрезвычайной важности
дела... основаны весь пафос и вся
возвышенность в делах любви, трансцен-
дентность ее восторгов и страданий, которые
уже веками неустанно представляют нам поэты
во множестве примеров; ибо никакая, самая
интересная тема не сравнится с этой,
затрагивающей родовое благо и несчастье и
относящейся к другим, которые касаются лишь
блага индивидов, как тело относится к плос-
кости. Именно поэтому так трудно сделать
драму интересной без любовной интриги, -
поэтому же, с другой стороны, эта тема не

изнашивается даже от ежедневного
употребления.
То, что в индивидуальном сознании
проявляется как половое влечение вообще и
не направлено на определенного индивида
другого пола, то в себе и вне сферы явления
есть просто воля к жизни. Но то, что
является в сознании как половое влечение,
направленное на определенного индивида, то
в себе есть воля к жизни в некоем, строго
определенном индивидуальном воплощении. В
этом случае половое влечение, хотя в себе
оно есть лишь субъективная потребность,
умеет очень искусно скрываться под маской
объективного восхищения и тем самым
обманывать сознание; ибо такая военная
хитрость нужна природе для достижения ее
целей. Но, - каким бы объективным и
возвышенным ни казалось это восхищение, -
то, что при всякой влюбленности, тем не
менее, в виду имеется исключительно
порождение индивида определенного свойства,
подтверждается прежде всего тем, что
существенна здесь не ответная, например,
любовь, а обладание, т.е. физическое
наслаждение. Поэтому достоверность первой
не может утешить при отсутствии второго;
более того, не один уже человек в подобном
положении покончил с собой. Напротив, люди
сильно любящие, если не могут добиться
взаимности, довольствуются обладанием, т.е.
физическим наслаждением. Это доказывают все
браки по принуждению, а равно и те, когда
благосклонность женщины, вопреки ее
отвращению, покупается большими дарами или
иными жертвами; и даже случаи изнаси-
лования. Порождение именно этого,
определенного ребенка есть истинная, даже

если не осознаваемая самими действующими
лицами, цель всего любовного романа;
способ, каким эта цель достигается, есть
дело десятое. - Как бы громко ни возопили
здесь тонкие, сентиментальные, а особенно -
влюбленные души о грубом реализме моего
взгляда на вещи, - они, однако, заблуж-
даются. Точная определенность
индивидуальностей в следующем поколении, -
разве это не более высокая и достойная
цель, чем все их бурные переживания и
сверхчувственные мыльные пузыри? Да и может
ли среди земных целей встретиться цель
больше и важнее этой? Она одна
соответствует той глубине, с которой
переживаем мы страстную любовь, - той
серьезности, с которой эта любовь выступает
пред нами, и той важности, которую придает
она даже мелкому в ее причинах и во всех ее
владениях. Лишь поскольку предполагают эту
цель, как подлинную, все подробности, все
муки и старания по достижению любимого
предмета предстают соразмерными сути дела.
Ибо не что иное, как будущее поколение,
просится в бытие, во всей своей индивиду-
альной определенности, посреди всех усилий
и хлопот. Да и само оно дает о себе знать
уже в том осмотрительном, серьезном и даже
капризном выборе предмета удовлетворения
полового влечения, который и называют
любовью. Нарастающая симпатия двух
влюбленных есть, собственно, уже воля к
жизни нового индивида, которого они могут и
желают произвести на свет; ведь уже во
встрече их страстных взглядов вспыхивает
его новая жизнь и проявляется как
гармоническая, органическая в будущем
индивидуальность. Они чувствуют страстное

желание подлинного соединения и слияния в
единое существо, чтобы жить затем только
лишь в нем; и это желание обретает
исполнение в том, кого они порождают, -
ведь в нем продолжают жить наследуемые
свойства их обоих, слитые и соединенные в
Одно Существо. Напротив, взаимная,
решительная и устойчивая неприязнь между
мужчиной и женщиной указывает на то, что их
возможный потомок был бы лишь плохо
организованным, в себе дисгармоничным,
несчастным существом... Но то, что, в
конечном счете, с такой силой избирательно
влечет друг к другу двух индивидов
противоположного пола, - есть воплощающаяся
лишь в целом роде воля к жизни, которая
предчувствует соответствующую своим целям
объективацию собственной сущности в том
индивиде, которого они могут произвести на
свет. А именно, он получит от отца волю или
характер, от матери же - интеллект; телос-
ложение - от обоих, однако фигура будет в
большей степени напоминать отцовскую, а
рост - соответствовать материнскому, -
согласно закону, проявляющемуся в помесях у
животных и основанному главным образом на
том, что размер плода должен соот-
ветствовать размеру матки. Как совершенно
необъяснима особенная, присущая только
одному человеку индивидуальность, так же
точно неисследима до конца столь же
особенная, индивидуальная страсть двух
любящих людей, - да ведь в глубочайшей ос-
нове своей они и суть одно и то же: первая
есть explicite то, чем implicite была
вторая. И в самом деле, моментом
первоначального возникновения нового
иддивидуума, подлинным punctum saliens11

его жизни следовало бы считать тот момент,
когда его родители только начинают любить
друг друга, to fancy each other12, как
называет это очень удачная английская
поговорка, - и, как было сказано, во
встрече их пристальных и страстных взглядов
возникает первозачаток нового существа, -
который, конечно, как и большинство
зачатков, чаще всего бывает раздавлен. Этот
новый индивидуум есть, в своем роде, новая
(Платоновская) идея, - и как все идеи с
великою силой стремятся в бытие, жадно
облекаясь для этого материей, которая
распределяется между ними всеми законом
причинности, - точно так же и эта, особен-
ная идея человеческой индивидуальности
властно жаждет своей реализации. Именно эта
жажда и сила и есть взаимная страсть двух
будущих родителей. Она знает бесчисленное
множество степеней, две крайности в ряду
которых можно все же назвать Aphrodite
Pandemos и Ourania13, - по сущности же
своей она тем не менее всюду одна и та же.
Напротив, по степени своей она будет тем
более могучей, чем она
индивидуализированнее, т.е. чем более
любимый индивид с его особенными свойствами
один подходит для удовлетворения желания и
потребности любящего, обусловленных
собственной его индивидуальностью. От чего
же именно это зависит, нам станет ясно в
дальнейшем. Прежде всего и существенным
образом любовная склонность направлена на
здоровье, силу, красоту, а следовательно,
также на юность; поскольку воля желает
получить прежде всего родовой характер че-
ловечества, как основу всякой
индивидуальности; обыденный флирт

(Aphrodite Pandemos) идет лишь немногим
далее. К этому присоединяются затем более
частные требования, которые мы подробно
будем исследовать ниже, и с которыми, если
они предвкушают себе удовлетворение,
нарастает и страсть. А высшие степени ее
возникают из такого взаимного соответствия
двух индивидуальностей, благодаря которому
воля, т.е. характер отца, в соединении с
интеллектом матери, образуют именно того
индивида, по которому воля к жизни вообще,
воплощающаяся в целом роде, томится
соразмерной своему величию, но именно по-
этому превосходящей меру смертного
человеческого сердца страстью, мотивы
которой так же точно недосягаемы человечес-
кому интеллекту. Таково поэтому существо
подлинной, великой страсти. - И чем
совершеннее взаимное соответствие двух
индивидов, во всех многочисленных
отношениях, которые мы должны будем
рассмотреть далее, - тем сильнее будет в
результате их взаимная страсть. Поскольку
же не существует двух совершенно одинаковых
индивидов, всякому определенному мужчине
будет полнее всего соответствовать, -
всегда в рассуждении того, что должно быть
порождено ими, - одна определенная женщина.
И как редок случай их встречи, так же редка
и действительно страстная любовь. Поскольку
в то же время возможность таковой заложена
в каждом из нас, нам понятны изображения ее
в творениях поэтов. - Именно потому, что
любовная страсть сосредоточена, собственно,
на том, что должно быть произведено на
свет, и что в этом ее основа, - между двумя
молодыми и образованными людьми разного
пола может, - вследствие согласия их

убеждений, их характеров, их душевного
склада, - существовать дружба без малейшей
примеси половой любви; в этом последнем
отношении между ними возможна даже
известная антипатия. Причину этого надо
искать в том, что порожденный ими ребенок
будет наделен дисгармоничными телесными или
душевными качествами, короче говоря, его
существование и природа не будут со-
ответствовать целям воли к жизни, как она
воплощается в роде. В противоположном
случае при разнородности убеждений, харак-
теров и духовного склада и при возникающей
оттого взаимной антипатии и даже злобе,
может все же возникнуть и сохраниться
половая любовь, причем тогда она закрывает
глаза на все это: и если она приведет к
браку, то он будет очень несчастным.
Но перейдем теперь к более основательному
исследованию вопроса. Эгоизм - столь
глубоко укоренившееся свойство всякой
вообще индивидуальности, что эгоистические
цели суть единственно надежное средство для
возбуждения деятельности индивидуальной
воли, и на них уверенно можно в этом
рассчитывать. Хотя род имеет
преимущественное, большее,
непосредственнейшее право на индивида, чем
сама преходящая индивидуальность; однако
же, когда индивид должен действовать и даже
жертвовать для сохранения и определенности
свойства рода, его интеллекту,
ориентированному только на индивидуальные
цели, важность этой задачи невозможно
сделать столь понятной, чтобы она соот-
ветственным образом подействовала на него.
Поэтому в подобном случае природа лишь тем
может достичь своей цели, что прививает

индивиду своего рода иллюзию, из-за которой
ему кажется благом для него самого то, что
на деле является таковым лишь для рода, -
так что он служит этому последнему, в то
время как полагает, что служит себе самому;
при этом перед ним витает лишь химера,
замещающая в качестве мотива нечто действи-
тельное, но исчезающая сразу же по
достижении цели. Эта иллюзия есть инстинкт.
Его в огромном большинстве случаев следует
рассматривать как родовое чувство, которое
предлагает воле то, что приносит пользу
роду. Но поскольку воля стала здесь инди-
видуальной, она должна быть обманута так,
чтобы представляемое в чувстве рода она
воспринимала чувством индивида, а значит,
мнила, что стремится к индивидуальным
целям, тогда как на самом деле она
преследует лишь генеральные (понимая это
последнее слово в собственном его
смысле)14. Внешнее проявление инстинкта
лучше всего наблюдать у животных, где роль
его наиболее значительна; но с внутренним
ходом его, как со всем вообще внутренним,
мы можем познакомиться только на примере
нас самих. Считают, правда, что у человека
почти нет инстинкта, - в крайнем случае
лишь тот, вследствие коего новорожденный
ищет и схватывает материнскую грудь. Но в
действительности у нас есть один, очень
определенный, явственный, даже усложненный
инстинкт, а именно инстинкт столь тонкого,
серьезного и своенравного выбора другого
индивида для полового удовлетворения. С
этим удовлетворением самим по себе, т.е.
поскольку оно есть основанное на
настоятельной потребности индивида
чувственное наслаждение, красота или

безобразность другого индивида не имеет
ничего общего. Столь настойчивая, однако ж,
оглядка на нее, а вместе и возникающий из
нее тщательный выбор, очевидно, относятся
поэтому не к самому избирающему, - хотя это
ему и кажется, - а к истинной цели, к тому,
что должно быть порождено им, - ибо в нем
должен быть возможно чище и вернее
воспроизведен тип рода. А именно: вслед-
ствие тысячи физических случайностей и
моральных превратностей возникают
бесчисленные перерождения человеческого об-
лика; и, однако, вновь и вновь
воспроизводится подлинный тип его, во всех
его частях; сие происходит под
водительством чувства красоты, которое
сплошь и рядом господствует над половым
влечением и без которого это последнее
вырождается в отвратительную нужду.
Соответственно этому каждый будет, во-
первых, решительно предпочитать и страстно
желать красивейших индивидов, т.е. таких, в
которых наиболее чисто выявился характер
рода; во-вторых же, он возжелает в другом
индивиде тех в особенности совершенств,
каких недостает ему самому, - найдет даже
прекрасным и несовершенства, составляющие
противоположность его собственных, -
поэтому, например, низенькие мужчины ищут
высоких женщин, блондины любят брюнеток и
т.д. Кружащий голову восторг, который
овладевает мужчиной при виде женщины
соответствующей ему красоты и выдает ему за
высшее благо соединение с нею, это именно и
есть чувство рода, которое, узнавая
отчетливую печать рода, желает продлить его
с этим явно выраженным характером. На этом
решительном влечении к красоте основано

сохранение типа рода: поэтому-то оно и
действует с такою силой. Те моменты, на
которые обращает оно внимание, мы
рассмотрим подробно ниже. Итак, то, что
ведет при этом человека, действительно есть
инстинкт, направленный на лучшее с точки
зрения рода, тогда как сам человек мнит,
будто ищет лишь более сильного собственного
наслаждения. - В этом перед нами, в самом
деле, очень поучительное разъяснение внут-
ренней сути всякого инстинкта, каковой
почти всегда и всюду, как и здесь, приводит
в движение индивида на благо рода. Ибо
очевидно, что та тщательность, с которой
насекомое отыскивает определенный цветок
или плод, мясо или навоз, или же (как на-
ездники-ихневмониды) личинку другого
насекомого, чтобы отложить личинки лишь
туда, и для достижения этой цели не оста-
навливается ни перед трудностью, ни перед
опасностью, - весьма подобна той, с которой
мужчина старательно выбирает для полового
удовлетворения женщину определенного, ему
индивидуально приятного свойства и так
упорно стремится к ней, что часто для
достижения этой цели вопреки всякой
разумности жертвует собственным своим
счастьем, - в безрассудном ли браке, в
любовных ли интригах, стоящих ему
состояния, чести и самой жизни, - или даже
совершая преступления - прелюбодеяние или
изнасилование; все лишь для того, чтобы,
согласно полновластной от века воле
природы, целесообразнейше послужить роду,
хотя бы и за счет индивида. А именно, везде
и всегда инстинкт есть действие как бы
согласно некоему понятию о цели, и все же
совершенно без оного. Природа внедряет его

там, где действующий индивид был бы
неспособен понять цель ее или не желал бы
стремиться к ней; поэтому он, как правило,
свойственен лишь животным, а среди них
прежде всего низшим, имеющим всего менее
рассудка, - но почти исключительно в
рассматриваемом здесь случае присущ также и
человеку, который хотя и может понять эту
цель, но не стал бы преследовать ее с
нужным усердием, а именно даже и за счет
своего индивидуального блага. А потому
здесь, как и во всяком инстинкте, истина
принимает обличие иллюзии, чтобы повлиять
на волю. Сладострастная греза нашептывает
мужчине, что в объятиях женщины приятной
ему красоты он найдет больше наслаждений,
чем в объятиях любой другой; или, будучи
направлена исключительно на единственного
индивида, прочно убеждает человека, что
обладание им даст ему безмерное счастье.
Вследствие чего человек мнит, что его муки
и жертвы служат его собственному
наслаждению, в то время, как все это
происходит лишь ради сохранения правильного
типа рода, или же потому, что должна
возникнуть совершенно определенная
индивидуальность, которая может произойти
только от этих родителей. Характер
инстинкта, - т.е. действие как бы по не-
которому понятию о цели, и все же
совершенно без оного, - так полно
присутствует здесь, что тому, кого влечет
эта иллюзия, часто даже отвратительна и
нежелательна та цель, которая только и
руководит им, т.е. зачатие: а именно это
так при всех внебрачных любовных связях.
Сообразно изложенному характеру предмета
всякий влюбленный, достигнув наконец

наслаждения, испытает странное
разочарование, и подивится тому, что столь
страстно желанное дает не более чем всякое
другое половое удовлетворение; так что, как
он видит, не очень-то он этим и вдохновлен.
Дело в том, что это желание относится ко
всем прочим его желаниям, как род относится
к нему, индивиду; т.е. как бесконечное к
конечному. Удовлетворение же, напротив,
достается лишь роду, а поэтому и не доходит
до сознания индивида, который здесь, вдо-
хновлен волей рода, жертвенно служил такой
цели, которая вовсе не была его
собственной. Поэтому-то всякий влюбленный,
совершив, наконец, свое дело великое,
чувствует себя в дураках: ибо исчезла та
иллюзия, посредством коей индивидуум был
здесь обманут родом. Следовательно, очень
удачно сказал Платон: Сладострастие есть
самое суетное желание15.
Но все это, в свою очередь, бросает свет
на природу инстинктов и побуждений
животных... - Значительным преобладанием
мозга у человека объясняется то, что у него
меньше инстинктов, чем у животных, и что
даже эти немногие легко могут быть введены
в обман. А именно, чувство красоты,
инстинктивно руководящее выбором предмета
полового удовлетворения, сбивается и
заблуждается, если вырождается в склонность
к педерастии, - аналогично тому, как
навозная муха (...), вместо того, чтобы со-
ответственно инстинкту отложить яички в
гниющее мясо, откладывает их в чашечку
цветка Arum Draculculus, - соблазнившись
трупным запахом этого растения.
То же, что в основе всякой половой любви
лежит направленный на будущее потомство

инстинкт, станет совершенно достоверным
после более точного анализа его, которого
мы поэтому не можем избежать. Прежде всего
сюда относится то, что мужчина от природы
склонен к непостоянству в любви, а женщина
- к постоянству. Любовь мужчины заметно
убывает с того момента, как она получила
удовлетворение, - почти всякая другая
женщина привлекает его больше, чем та,
которой он уже обладает, - он жаждет
разнообразия. Любовь женщины, напротив,
возрастает с этого самого момента. Это
следствие природной целесообразности,
которая направлена на сохранение, а поэтому
и на возможно большее размножение рода.
Дело в том, что мужчина спокойно может
зачинать более сотни детей в год, если в
его распоряжении будет столько же женщин;
женщина же, с любым числом мужчин, может
произвести на свет только одного ребенка в
году (если не учитывать рождения
близнецов). Поэтому он постоянно ищет
других женщин; она же крепко привязывается
к одному, - ибо природа побуждает ее
инстинктивно, без размышлений, обрести
кормильца и защитника будущего потомства.
Вследствие того, супружеская верность для
мужчины искусственна, для женщины же
естественна, а значит, и прелюбодеяние со
стороны женщины, - как объективно, по своим
последствиям, так и субъективно, по своей
противоестественности, гораздо менее
простительно, чем измена мужчины.
Но чтобы быть основательным и полностью
убедиться в том, что благорасположение к
противоположному полу, каким бы объективным
ни казалось нам оно, есть все же
замаскированный инстинкт, т.е. чувство

рода, стремящегося сохранить свой тип, -
нам следует ближе изучить те моменты, на
которые обращает взор это
благорасположение, и рассмотреть их в
подробностях, - хотя все те нюансы, о
которых здесь придется упомянуть, в
философских трудах фигурируют редко. Такие
моменты можно разделить на те, которые
непосредственно касаются типа рода, т.е.
красоты, - те, которые обращены на
психические свойства, - и наконец, чисто
релятивные, происходящие из необходимости
взаимной коррекции или нейтрализации
односторонностей и аномалий обоих
индивидов. Рассмотрим их по очереди.
Первейшее соображение, руководящее нашим
выбором и нашей склонностью, есть возраст.
В целом мы допускаем его в пределах от
возраста появления до возраста прекращения
менструации, но решительно предпочитаем,
однако, период от восемнадцати до двадцати
восьми лет. Напротив, за гранью этого
возраста никакая женщина не может быть для
нас привлекательной; старая, т.е. не
менструирующая уже женщина вызывает у нас
отвращение. Молодость без красоты все же
привлекательна; но красота без молодости -
никогда. - Очевидно, то, что мы бессо-
знательно имеем в виду при этом, есть
возможность деторождения вообще: поэтому
всякий индивид теряет привлекательность для
другого пола по мере того, как он удаляется
в годах от периода, пригодного для зачатия
или деторождения. - Второе соображение -
это здоровье, - острое заболевание мешает
вкусу лишь какое-то время,
хроническое...отталкивает нас, - ибо оно
переходит и к ребенку. - Третье соображение

есть скелет, - поскольку он составляет
основу типа рода. Ничто кроме старости и
болезни, так не отталкивает нас, как
горбатость; даже прекраснейшее лицо не
может поправить положение; более того, даже
безобразнейшее будет, при стройности
фигуры, безусловно предпочитаемо. Далее,
всякая диспропорция скелета, например,
укороченная или коротконогая фигура, очень
явственно ощущается нами; также и хромота,
если она не вызвана внешней случайностью.
Напротив, исключительно красивая фигура
может компенсировать все недостатки, - она
очаровывает нас. Отметим также, какую
большую ценность имеют для всех маленькие
ступни; это оттого, что таков существенный
характер рода, коль скоро ни у какого из
животных плюсна и предплюсна в совокупности
так не малы, как у человека, - это связано
с прямизной походки. Соответственно тому
говорит и Иисус, сын Сирахов (26, 23...):
"Жена, чей стан строен и стопы прекрасны,
подобна сводам золотым на опорах
серебряных". Важны для нас также зубы,
поскольку они существенны для питания и
особенно часто передаются потомству. -
Четвертое соображение - это известная
полнотелость, т.е. преобладание
вегетативной функции..., поскольку она
предвещает плоду обильную пищу; поэтому нас
явно отталкивает сильная худоба. Полная
женская грудь имеет необычайную прелесть
для рода мужского, - поскольку она, будучи
непосредственнейшим образом связана с
пропагативной17 функцией женщины, обещает
новорожденному изобильное питание.
Чрезмерно же полные женщины, напротив,
возбуждают в нас отвращение, - причина

здесь та, что свойство это указывает на
атрофию матки, а значит, бесплодность, -
только это известно не голове, а инстинкту.
- Лишь в последнюю очередь принимается в
соображение красота лица. Здесь также
учитываются прежде всего костистые части
лица; поэтому смотрят главным образом на
красивый нос, а короткий курносый нос
портит все дело. Жизнь и счастье бесчис-
ленного множества девушек предрешены
небольшой горбинкою или вздернутостью носа,
и не без причин: ведь дело идет о типе
рода. Очень важен маленький рот при
маленьких челюстях, как характерная
особенность человеческого лица по сравнению
с мордами животных. Особенно неприятен
плоский, как бы срезанный подбородок, - ибо
исключительно характерная черта нашего вида
есть mentum prominulum18. Наконед попадают
в поле зрения красивые глаза и лоб, - это
связано с психическими свойствами, прежде
всего интеллектуальными, наследуемыми от
матери.
Те же соображения, которым бессознательно
следует склонность женщины, мы, конечно, не
можем указать так же точно. Но в целом
можно утверждать следующее. Они отдают
предпочтение возрасту от тридцати до
тридцати пяти лет, даже по сравнению с
юношеским возрастом, который, собственно,
есть пора наибольшей красоты человека.
Причина в том, что ими руководит не
эстетический вкус, а инстинкт, признающий
за указанным возрастом акмэ способности к
деторождению. Вообще они мало обращают
внимания на красоту, в том числе на красоту
лица, - создается впечатление, что они
всецело принимают на себя задачу передать

своим детям его. Главным образом их
привлекает сила и связанная с нею смелость
мужчины, - ибо они предвещают рождение
сильных детей и в то же время храброго
защитника для них. Всякий телесный
недостаток мужчины, всякое отклонение от
родового типа, женщина может исправить при
зачатии, в отношении будущего ребенка,
благодаря тому, что сама безупречно сложена
в соответствующих частях тела, или даже
являет в них противоположную крайность.
Исключение составляют лишь те качества
мужчины, которые характерны для его пола и
которые, следовательно, мать не может
передать ребенку: среди них - мужское
строение скелета, широкие плечи, узкие
бедра, прямизна голеней, мускульная сила,
храбрость, бородатость и т.д. Поэтому-то
женщины часто любят безобразных с виду
мужчин, но никогда не полюбят
немужественного, - они ведь не могут
нейтрализовать его недостатков.
Соображения другого рода, лежащие в
основе половой любви, касаются психических
качеств. Так, мы обнаружим, что женщину в
мужчине всегда привлекают сердечные
качества, свойства характера, -
наследующиеся от отца. В первую очередь
женщин покоряют твердость воли,
решительность и смелость, а возможно также
честность и добросердечие. Интеллектуальные
же преимущества не имеют над ними столь
непосредственно-инстинктивной власти;
именно потому, что они не наследуются от
отца. Скудоумие не мешает успеху у женщин,
-скорее, напротив, могучая сила духа и даже
гениальность, как аномалия, скажется на нем
неблагоприятно. Поэтому мы часто видим, как

глупый и грубый урод обставляет по части
любовных побед человека образованного,
остроумного и миловидного. Также и браки по
любви заключаются порой между совершенно
разными по духу существами: он, например,
грубый, мощный и ограниченный, она же тонко
чувствует, изощренно умна, начитана,
эстетична и пр. ; или же он гениален и
учен, она же глупа как гусыня;

Так Венере самой, видно, уж
нравится,
Зло шутя, сопрягать тех, что не
сходствуют
Ни душою, ни внешностью18.

Причина в том, что здесь действуют
соображения далеко не интеллектуальные:
соображения инстинкта. Цель брака - не
остроумные собеседования, а рождение детей,
- это союз сердец, а не умов. Глупы и
смехотворны все заверения женщин в том, что
они-де полюбили некоего мужчину за его ум и
духовное богатство, - или это говорит в них
сумасбродство испорченной натуры. Мужчин же
в инстинктивной любви вдохновляют вовсе не
черты характера женщины, и поэтому столь
часто Сократы отыскивали себе Ксантипп, -
как, например, Шекспир, Дюрер, Байрон и
т.д. Однако на них действуют свойства
интеллекта, - как наследуемые от матери, -
тем не менее их влияние легко может переси-
лить телесная красота, - ведь затрагивая
более существенные моменты, она и действует
непосредственнее. В то же время, пред-
чувствуя это влияние или на опыте
убедившись в его силе, матери заставляют
дочерей своих учиться искусствам, языкам и

тому подобному, чтобы сделать их
привлекательнее для мужчин; при этом они
желают искусственными средствами помочь
развитию интеллекта, как они при случае
орудуют ими на бедрах и на груди. -
Заметьте, что здесь повсюду речь идет
только о непосредственнейшей, напоминающей
инстинкт притягательности, из которой
только и произрастает подлинная
влюбленность. Что рассудительная,
образованная женщина ценит в мужчине ум и
духовность, что и мужчина, по разумном
размышлении, оценивает и учитывает характер
своей будущей невесты, - все это ничего не
меняет в нашем предмете, - это служит
основой разумного выбора при
бракосочетании, а не страстной любви,
которая составляет нашу тему.
До сих пор я рассматривал лишь абсолютные
соображения, т.е. такие, что действительны
для всякого человека; я перехожу теперь к
релятивным, которые индивидуальны,
поскольку целью их является выправление уже
воплотившегося с недостатками типа рода,
коррекция отклонений от него, встречающихся
в собственной персоне выбирающего человека,
и возвращение, таким образом, типа рода к
некоторому чистому воплощению. Здесь всякий
любит то, чего ему недостает. Исходя из
собственного индивидуального характера и
ориентируясь на индивидуальные же черты,
выбор, основанный на таких релятивных
соображениях, гораздо определеннее,
решительнее и претенциознее, чем исходящий
лишь из соображений абсолютных; поэтому
именно в этих, релятивных, соображениях
лежит, как правило, исток истинно страстной
любви; а причина обыденной, более слабой

склонности - в абсолютных. Сообразно тому и
величайшие страсти вспыхивают вовсе не
обязательно от правильного совершенства
красоты. Для возникновения такой страстной
привязанности нужно нечто такое, что может
быть выражено разве что только метафорой из
химии: обе натуры должны нейтрализовать
друг друга, как кислота нейтрализует щелочь
и сама нейтрализуется, образуя соль.
Необходимые для этого предпосылки, в
существенном и главном, таковы. Во-первых:
всякая половая определенность есть
односторонность. Эта односторонность
выражена в одном индивиде заметнее и в
большей степени, чем в другом, - поэтому во
всяком индивиде она лучше дополняется и
нейтрализуется каким-либо одним свойством
другого пола, чем иным, - для дополнения
типа рода в том вновь возникающем индивиде,
на свойства которого все только и нацелено.
Физиологам известно, что мужественность и
женственность допускают бесчисленное
разнообразие степеней, через которые первая
возрастает вплоть до миловидной андрогины,
последняя же исчезает вплоть до от-
вратительного гинандра и при гипоспадии, -
ибо с обеих сторон изменение может
достигнуть стадии полного гермафродитизма,
на которой стоят индивиды, находящиеся
посредине между двумя полами, но не могущие
быть причислены ни к одному из них, а
следственно, непригодные к продолжению
рода. Для рассматриваемой взаимной
нейтрализации двух индивидов необходимо,
следовательно, чтобы определенная мера его
мужественности точно соответствовала
определенной мере ее женственности, чтобы
обе односторонности именно

взаимоуничтожались. Сообразно этому, самый
мужественный мужчина будет искать самую
женственную женщину, и наоборот, и так же
точно всякий индивидуум взыщет
соответствующего ему по степени половой
определенности. В какой мере между двумя
людьми существует требуемое соотношение -
это они инстинктивно чувствуют сами, - и
это-то лежит в основе высших степеней
влюбленности, наряду с другими релятивными
соображениями. И когда влюбленные с пафосом
говорят о гармонии своих душ, - существо
дела составляет большей частью то, что мы
здесь доказали, та согласность, что
касается порождаемого ими существа в его
совершенстве; и от нее очевидно также
зависит гораздо более, чем от гармонии их
душ, - каковая часто, вскоре после свадьбы,
оборачивается кричащею дисгармонией. Сюда
же, далее, добавляются другие релятивные
соображения, основанные на том, что всякий
надеется исправить присущие ему недостатки
и слабости, отклонения от типа рода,
посредством другого индивида, чтобы только
они не продолжались в порожденном ими
ребенке и тем более не превратились в нем в
совершенные аномалии. Чем слабее мужчина в
смысле мускульной силы, тем более желанны
ему будут физически сильные женщины; так же
точно и у женщин. Поскольку же от природы
женщине, как правило, свойственна меньшая
сила мышц, - то, как правило, женщины будут
отдавать предпочтение самым сильным
мужчинам. - Важный момент, далее, есть
рост. Маленькие мужчины испытывают явную
склонность к рослым женщинам, и vice versa;
а именно, у низкого ростом мужчины слабость
к высоким женщинам будет еще более явною,

если сам он был рожден от высокого отца и
остался малорослым лишь из-за влияния
матери; ведь он получил от отца такую
энергию сосудистой системы, что она может
снабжать кровью и крупное тело, - но если,
напротив, его отец и дед уже были малого
роста, то и эта его склонность будет
выражена слабее. Неприязнь высокой женщины
к высоким же мужчинам коренится в намерении
природы избежать появления слишком рослой
расы, если с теми жизненными силами, что
достанутся ей от этой женщины, она окажется
слишком слаба, чтобы быть долговечной. Если
же, однако, подобная женщина все же
избирает себе в супруги человека
высокорослого, - чтобы, скажем, лучше
выглядеть в свете, - то, как правило,
потомство вынуждено будет искупить этот
безрассудный шаг. - Очень значительно также
соображение комплекции. Блондины желают
всегда шатенок или брюнеток; но очень редко
наоборот. Причина здесь в том, что
белокурые волосы и голубые глаза
представляют собой некую оригинальность,
почти аномалию, подобно белым мышам или по
крайней мере лошадям белой масти. Они не
свойственны туземцам ни в какой части
света, даже поблизости от полюсов, но
наличествуют только в Европе и очевидно
пришли из Скандинавии. Здесь, кстати,
уместно высказать одно мое убеждение, а
именно что белый цвет кожи не естественен
для человека, но что от природы кожа у
человека черная, или смуглая, как у наших
праотцов индусов; что, следовательно,
никогда не выходил из лона природы белый
человек, а значит, не существует никакой
"белой расы", сколько б о ней ни болтали,

но всякий белый человек есть лишь человек
побелевший. Попав на чуждый ему север, где
он существует примерно на равных правах с
экзотическими растениями и, подобно им,
нуждается с каждой зимой в теплице, человек
в течение веков стал светлокожим. Цыгане, -
индийское племя, всего лишь четыре века
назад перекочевавшие к нам, - являют собой
переход от комплекции индусов к нашей,
европейской. Поэтому в половой любви
природа стремится вернуться к темноволосым
и кареглазым, как к первичному типу, - а
белый цвет кожи стал второй природой; хотя
и не настолько, чтобы нас отпугивала
смуглая кожа индусов. - Наконец, и в
отдельных частях тела всякий ищет того, что
исправит его недостатки и отклонения от
типа, с тем большей решительностью, чем
важнее эта часть. Поэтому курносым так
несказанно нравятся ястребиные носы,
попугаеподобные лица, - и так же точно
обстоит и с другими частями тела. Люди с
исключительно стройным удлиненным телом
могут счесть красивым даже чрезмерно
плотного коротышку. - Подобным образом
действуют и соображения темперамента, -
всякий предпочтет противоположный себе,
однако лишь в той мере, насколько ясно
выражен его собственный. - Кто сам очень
совершенен в каком-либо смысле, тот хотя
ищет и любит не само несовершенство в том
же отношении, но легче других мирится с
таким несовершенством, - потому что сам
гарантирует детей от явного несовершенства
в этом. Например, у кого у самого очень
белая кожа, того не отталкивает желтоватый
цвет лица, - но кто сам желт лицом, будет
преклоняться перед красотой людей

ослепительно белолицых. - Тот редкий
случай, когда мужчина влюбляется в ре-
шительно безобразную видом женщину,
происходит, если при описанной выше полной
гармонии степени половой определенности все
ее отклонения от нормы составляют прямую
противоположность, а значит - корректив,
его собственных. И тогда влюбленность
достигает обыкновенно большой силы. Та
абсолютная серьезность, с которой мы
останавливаем свой испытующий взгляд на
всякой части тела женщины, а она делает то
же со своей стороны, критическая
придирчивость, с которой мы оцениваем
женщину, начинающую нравиться нам,
своенравие нашего выбора, напряженная
внимательность, с которой смотрит жених на
свою невесту, его осмотрительность, как бы
не обмануться в каком-либо отношении, и та
большая ценность, какую придает он всякому
нюансу в самомалейшей части ее тела, - все
это вполне соответствует важности цели. Ибо
такую же или подобную черту должен будет
всю жизнь носить в себе новорожденный, -
если, например, женщина лишь немного
кривобока, - это легко может наградить
горбом ее сына, - так же и во всем прочем.
Все это, конечно, не осознается; более
того, всякий воображает, будто осуществляет
сей трудный выбор в интересах своего лишь
собственного вожделения (которое, по сути
дела, вовсе не может быть в этом замешано),
- но он делает выбор именно так, как это,
при учете его собственного телосложения,
отвечает интересу рода, сохранение типа
коего возможно более чистым и есть скрытая
задача всего выбора. Индивид здесь, сам
того не ведая, действует по заданию высшей

силы - рода, - отсюда важность, которую
придает он вещам, могущим и даже
долженствующим самому ему как таковому быть
безразличными. - Есть нечто совершенно
неповторимое в той, хотя и неосознанной,
серьезности, с какой рассматривают друг
друга два молодых существа противоположного
пола, когда впервые друг друга видят; в том
тщательном осмотре, какому подвергают они
все члены и черты другого. А именно, это
изучение, эта проверка есть размышление ге-
ния рода о возможном в них обоих индивиде и
сочетании его свойств. По результату этого
размышления предрешится и степень их
взаимного расположения и взаимного
вожделения. Это последнее, достигнув уже
значительной силы, может вдруг снова
угаснуть, если будет обнаружено нечто, что
прежде оставалось незамеченным. - Таким-то
образом размышляет во всех способных к
деторождению людях гений рода над грядущим
поколением. Характер сего последнего - вот
великое дело неизменно деятельного
размышляющего и философствующего Купидона.
По сравнению с важностью его великой
задачи, касающейся рода и грядущих
поколений, все дела индивидов, в их
эфемерной целокупности, чрезвычайно мелки,
поэтому он всегда готов без раздумий
пожертвовать ими. Ибо он относится к ним
как бессмертный к смертным, а его интересы
к их интересам - как бесконечное к ко-
нечному. А поэтому, сознавая, что действует
в интересах высших, чем касающиеся лишь
индивидуальных благ и несчастий, он от-
стаивает эти свои интересы с величественным
спокойствием посреди неразберих военного
времени, или в сутолоке деловой жизни, или

в свирепстве чумы, - и не оставляет своего
дела даже в уединении монастыря.
Выше мы видели, что интенсивность любви
нарастает вместе с ее
индивидуализированностью, - ведь мы
доказали, что телесные свойства двух
индивидов могут быть таковы, когда для
возможно более полного воспроизведения типа
рода один служит детально совершенным
дополнением другого, а потому они и
вожделеют исключительно лишь друг друга. В
этом случае появляется уже значительной
силы страсть, которая в то же время, именно
благодаря тому, что направлена на
единственный предмет и только на него, а
поэтому является как бы по особому заданию
рода, обретает некий более благородный и
возвышенный оттенок. По той же причине так
обыденно, напротив, простое половое
влечение, - поскольку оно без
индивидуализации направлено на всех и
стремится к чисто количественному, без
особенного внимания качеству, сохранению
рода. Но индивидуализация, а с ней и
интенсивность влюбленности, может достичь
столь высокой степени, что если она не
удовлетворяется, все блага жизни и даже
сама жизнь теряют всякую ценность. И тогда
это желание возрастает до такой силы, какой
не знает никакая другая потребность, а
поэтому оно делает человека готовым на
любые жертвы и, - если исполнение его
остается неизменно недоступным, - может
привести к сумасшествию и даже к
самоубийству. В основе подобной страсти,
кроме вышеуказанных соображений, должны
лежать и другие, не столь очевидные.
Поэтому следует предположить, что здесь

чрезвычайно соответствуют друг другу не
только телосложение, но и воля мужчины и
интеллект женщины, вследствие чего только
они одни могут произвести на свет некоего
определенного индивида, существование
которого входит в намерения гения рода, по
причинам, заложенным в сущности вещи в
себе, а потому для нас непостижимым. Или,
вернее говоря, воля к жизни желает здесь
объективироваться в строго определенном
индивиде, который может быть зачат только
этим отцом от этой матери. Это
метафизическое вожделение воли-в-себе не
имеет вначале в ряду существ иной сферы
действия, кроме сердец будущих родителей,
которые бывают поэтому и сами охвачены этим
порывом и при этом полагают, что желают для
самих себя того, что на данный момент имеет
лишь чисто метафизическую, т.е. лежащую вне
ряда действительно существующих вещей,
цель. Итак, исходящий из первоистока всех
существ порыв к существованию будущего,
ставшего теперь только возможным индивида -
вот что предстает в явлении как
возвышенная, все иное полагающая мелочным,
взаимная страсть будущих родителей, -
воистину бесподобная иллюзия, в силу ко-
торой такой влюбленный отдал бы все мирские
блага за совокупление с этой женщиной, -
которая в действительности дает ему не
более, чем любая другая. Однако то, что
только это есть цель его, явствует из того,
что и эта высокая страсть, как и всякая
другая, угасает в удовлетворении, к
великому изумлению сторон. Она угасает
также, когда вследствие, скажем, бесплодия
женщины (которое, по Гуфеланду, может
возникать от девятнадцати случайных пороков

конституции), осуществление подлинной ме-
тафизической цели становится невозможным;
как это случается ежедневно в миллионах
погибших зародышей, - ведь в них стремится
в бытие тот же самый метафизический принцип
жизни; при этом успокаивает нас лишь то,
что в распоряжении воли к жизни -
бесконечность пространства, времени и
материи, а следовательно, неисчерпаемая
возможность повтора и возвращения.
...Любовная страсть, химерос, выражением
коей в бесчисленных оборотах и образах
неустанно заняты поэты всех времен, хотя
они все же не исчерпали предмета, да и не
представили его ни разу удовлетворительно,
- эта страсть, ассоциирующая с обладанием
определенной женщиной представление о
безмерном блаженстве, а с мыслью о ее
недостижимости - невыразимую боль, - этой
страсти и этой боли не хватило бы
содержания в потребностях одного эфемерного
индивида, - они суть вздохи гения рода,
который видит, что находит или теряет здесь
незаменимое средство достижения своих
целей, а потому и глубоко вздыхает. Один
лишь род живет бесконечно и способен
поэтому на бесконечные желания, бесконечное
удовлетворение и бесконечные муки. Но эти
последние заключены в грудь смертного
сознания, - неудивительно поэтому, что она,
кажется, вот-вот разорвется, и что она не
может найти выражение для переполняющего ее
предчувствия бесконечного наслаждения или
бесконечного горя. Именно это служит
предметом всей эротически-возвышенной
поэзии, блуждающей, соответственно, в
дебрях трансцендентных метафор,
возносящихся над всем, что есть на земле.

Такова тема Петрарки, сюжет для Сен-Пре,
Вертеров и Якопо Ортисов, - иначе нельзя
было бы ни понять, ни объяснить их. Ведь на
каких бы то ни было духовных, вообще
реальных, объективных преимуществах любимой
не может быть основано это их безмерное
превознесение, - уже хотя бы потому, что
любящий, ко всему прочему, часто
недостаточно хорошо знает ее, - как это и
было в случае Петрарки. Только лишь дух
рода способен с одного взгляда увидеть,
какую ценность она имеет для него, для
достижения его целей. Да и величайшие
страсти, как правило, возникают при первом
взгляде:

Тот не любил, кто сразу не
влюбился19.

Соответственно и потеря любимой из-за
соперника или из-за ее смерти становится
для страстно влюбленного мукой, пре-
восходящей все прочие, - именно потому, что
природа ее трансцендентна, - ведь она
затрагивает его не просто как индивида, но
поражает в его essentia aeterna, в родовой
жизни, по особой воле и заданию которой и
исполнял он в этом случае свое призвание.
Поэтому-то столь жестока и мучительна
ревность, - а уступая свою любимую,
приносят величайшую из возможных жертв. Ге-
рой устыдится всяких жалоб, кроме только
жалоб любви, ибо в них плачет род, а вовсе
не он сам... Примечательно... суждение
Шамфора: "Когда мужчина и женщина
испытывают друг к другу пламенную страсть,
мне всегда кажется, что каковы бы ни были
обстоятельства, их разделяющие: супруг,

родители и т.д.,- любовники по самой
Природе предназначены друг другу, и что они
имеют на это некое божественное право,
невзирая на все человеческие законы и
условности" (Шамфор. Максимы. Гл. 6). Тому,
кто стал бы возмущаться по поводу этих
слов, стоило бы поразмыслить над той
странной снисходительностью, с какой Спаси-
тель в Евангелии обращается с
прелюбодейкою, предполагая в то же время
такой грех на совести всех присутствующих.
- Большая часть Декамерона с этой точки
зрения выглядит сплошной насмешкой и
издевательством гения рода над попираемыми
им правами и интересами индивидов. - С
подобной же легкостью гений рода одолевает
и сводит на нет сословные различия и все
тому подобные отношения, если они
препятствуют соединению страстно
влюбленных, - ведь, преследуя свои цели,
относящиеся к бесчисленному ряду поколений,
он смахивает как пыль все эти человеческие
установления. По той же глубокой причине
там, где дело идет о любовной страсти и ее
делах, добровольно подвергают себя
опасности, и даже тот, кто обычно
нерешителен, становится здесь смельчаком. -
В пьесе и в романе мы также с радостным
участием видим, как два юных создания
отстаивают права своей любви, т.е. интерес
рода, и одерживают победу над старшими,
думающими лишь о благе индивидов. Ибо
стремление влюбленных кажется нам настолько
более важным, возвышенным и потому
справедливым, чем всякое противостоящее
ему, насколько род значительнее индивида.
Соответственно и основная тема почти всякой
комедии развертывается, когда выходит на

сцену гений рода с его целями, которые
противоречат личному интересу изображенных
индивидов и потому угрожают гибелью их сча-
стью. Как правило, он добивается
осуществления своих целей, и это
удовлетворяет зрителя, ибо соответствует
поэтической справедливости; зритель ведь
чувствует, что цели рода имеют преимущество
перед целями индивидов. Поэтому в финале он
спокойно оставляет торжествующих
влюбленных, разделяя с ними иллюзию, будто
они заложили основу собственного счастья, -
которым они, скорее, пожертвовали для блага
рода, вопреки воле предусмотрительных
старших... В трагедиях с любовной интригой
чаще всего из-за недостижимости целей рода
гибнут сами влюбленные, бывшие лишь их
орудием, например, в "Ромео и Юлии",
"Танкреде", "Дон Карлосе", "Валленштейне",
"Мессинской невесте" и многих других.
Влюбленность человеческая часто
доставляет комические, а по временам и
трагические явления, - то и другое
происходит от того, что человек захвачен
здесь и покорен гением рода, не принадлежа
уже себе самому, а потому и действия его не
соразмерны с ним как с индивидом...
Ощущение того, что они действуют в
интересах такой трансцендентальной
важности, - вот что так возносит любящих
над всем земным и даже над самими собой,
вот что прячет их вполне физические желания
в столь гиперфизические тоги, что любовь
становится поэтическим эпизодом даже в
жизни самого прозаического человека; в этом
случае дело приобретает порой совершенно
комический оборот. Это задание объ-
ективирующейся в роде воли предстает в

сознании любящего под маской антиципации
безмерного блаженства, которое он будто бы
найдет в слиянии с данным индивидом
женского пола. На высших же стадиях
влюбленности эта химера становится столь
ослепительно яркой, что, если она
оказывается недостижимой, сама жизнь теряет
всякую привлекательность и кажется теперь
столь пустой, безрадостной и невыносимой,
что отвращение к ней побеждает даже страх
смерти, а потому иногда человек добровольно
сокращает себе эту скуку. Воля такого
человека попадает в водоворот родовой воли,
или же иначе говоря, она обретает такой
перевес над индивидуальной волей, что если
последняя не может действовать в качестве
первой, она пренебрегает и своим бытием в
индивидуальности. Индивид здесь - слишком
слабый сосуд, чтобы быть в состоянии
вынести бесконечную страсть родовой воли,
сконцентрированную на определенном
индивиде. В этом случае исходом бывает
самоубийство, а иногда одновременное
самоубийство двух влюбленных; если только
природа во спасение жизни их не призовет
безумие, которое скрывает тогда под своим
покровом трагическое сознание столь
безнадежного положения. - Не проходит и
года, чтобы на множестве случаев не под-
тверждалась реальность только что
сказанного.
Но не только неудовлетворенная любовная
страсть приводит порой к трагическому
исходу; и страсть удовлетворенная чаще
ведет человека к несчастью, чем к счастью.
Ведь ее требования зачастую так сильно
противоречат личному благополучию ее ис-
пытывающих, что, будучи непримиримы со

всеми прочими отношениями их, они разрушают
основанные на этих отношениях жизненные
перспективы, а это губит и само
благополучие. Да ведь любовь часто
противоречит не только внешним обстоятель-
ствам, но и собственной индивидуальности, -
когда она обращена на такого человека,
который, если отвлечься от полового отноше-
ния, был бы в глазах любящего неприятен,
презрен, даже отвратителен. Но уж настолько
сильнее родовая воля воли индивидуальной,
что любящий закрывает глаза на все эти
неприятные для него качества, все
игнорирует, все отрицает, и навсегда
соединяет свою судьбу с предметом своей
страсти, - так сильно ослепляет его эта
иллюзия, которая исчезает, как только
исполнена воля рода, и оставляет рядом с
ним ненавистную спутницу жизни. Только этим
можно объяснить, что часто мы видим, как
разумные, исключительные даже мужчины
вступают в брак с драконицами и
дьяволицами, и не можем понять, как это они
могли сделать подобный выбор. По этой-то
причине древние изображали Амура слепым.
Ведь влюбленный может даже ясно видеть и
горько переживать невыносимые пороки
характера или темперамента своей невесты и
все же не пугаться этого. Ибо в сущности он
ищет не чего-то своего, но того, что
принадлежит кому-то третьему, а именно
тому, кто еще только должен возникнуть, -
хоть им и владеет иллюзия, что искомое им
есть его частное дело. Но именно это
искание-не-своего-интереса, которое всегда
есть признак величия, придает и страстной
любви черты возвышенного и делает ее
достойным предметом поэзии. - Наконец,

половая любовь оказывается совместимою с
чрезвычайной силы ненавистью к ее предмету;
поэтому уже Платон уподобил ее любви волков
к агнцам. А именно, такое случается, когда
страстно влюбленный, несмотря на все усилия
и мольбы, не может ни при каких условиях
добиться взаимности... И это в самом деле
не гипербола, если влюбленный зовет
жестокостью холодность любимой, ее
злорадное тщеславие, любующееся его стра-
данием. Ибо он подвержен влиянию такого
влечения, которое подобно инстинкту у
насекомых, понуждает его, вопреки всем
разумным основаниям, безусловно
преследовать свою цель и пренебрегать всем
остальным: он не может перестать. Не один
уже был на свете Петрарка, вынужденный всю
жизнь влачить за собой неисполненное
любовное желание, как вериги, как слиток
железа у ног, и изливавший свои вздохи в
безлюдных чащах, - но только в одном
Петрарке бился также поэтический дар, так
что о нем верно говорит прекрасный стих
Гёте:

"Где человек средь мук своих
молчит,
Мне дал господь поведать, как
страдаю"20.

И действительно, гений рода постоянно ведет
войну с гениями - хранителями индивидов, -
он их преследователь и враг, всегда готовый
безжалостно разрушить личное счастье для
достижения своих целей; да что там - благо
целых народов было порою жертвой его
переменчивого настроения. Все сие основано
на том, что род, в котором коренится наша

сущность, имеет на нас преимущественное,
первоочередное право сравнительно с
индивидом; а потому и дело его пользуется
преимуществом. Чувствуя это, древние
олицетворяли гений рода в Купидоне, -
злонамеренном, жестоком и потому
пользующемся дурною славой, невзирая на его
ребяческую внешность, божке, капризном,
деспотичном демоне, который все же
властвует над богами и людьми... Смерто-
носный лук, слепота и крылатость - таковы
его атрибуты. Последнее указывает на
непостоянство, а оно, как правило, проявля-
ется лишь вместе с тем разочарованием, что
следует по пятам за удовлетворением
желаний.
Ведь поскольку страсть основывалась на
некоторой иллюзии, обманчиво выдававшей то,
что имеет ценность лишь для рода, за ценное
для индивида, - то по достижении родовой
цели обман должен исчезнуть. Дух рода,
захвативший индивида в свою полную власть,
вновь отпускает его на свободу. Оставлен же
им, индивид возвращается в исходную
ограниченность свою и убожество и с
изумлением видит, что после таких высоких,
героических и беспредельных усилий
наслаждению его перепадает не больше, чем
при всяком половом удовлетворении, -
вопреки ожиданиям он обнаруживает, что не
стал счастливее, чем был. Он замечает, что
был обманут родовой волей. Поэтому, как
правило, осчастливленный Тесей покидает
свою Ариадну. Ежели бы страсть Петрарки
была удовлетворена, то с этого же самого
мгновения замолкла бы его песнь, как песня
птицы замолкает, как только отложены яйца.

Браки по любви заключаются в интересах
рода, а не в интересах индивидов. Хотя
стороны и воображают, будто способствуют
лишь достижению собственного счастья, -
подлинная цель их чужда им самим, ибо
состоит в произведении на свет некоего
индивида, возможного лишь через их
посредство. И раз уж их свела эта цель, они
должны отныне стараться ужиться друг с
другом возможно лучше. Но очень часто двое,
которых свела вместе эта инстинктивная
иллюзия, составляющая сущность страстной
любви, во всем остальном совершенно
разнородны. Это выясняется с исчезновением
иллюзии, - а исчезновение ее неизбежно.
Соответственно браки, заключенные по любви,
оказываются, как правило, несчастными, -
ибо благодаря им род заботится о грядущем
поколении за счет поколения настоящего.
"Кто женился по любви, тот в страданиях
живи", - говорит испанская пословица. -
Иначе обстоит дело с браками, заключенными
по расчету, большею частью по выбору
родителей. Решающие мотивы здесь, каковы бы
они ни были, во всяком случае, реальны и не
могут исчезнуть сами собой. Благодаря им
обеспечивается счастье живых, хотя,
конечно, в ущерб грядущим, - да и само это
счастье остается тогда проблематичным.
Мужчина, который, вступая в брак,
рассчитывает лишь на деньги, а не на
удовлетворение своей склонности, живет
более в индивиде, нежели в роде, - что
прямо противоречит подлинному положению
дел, а потому выглядит противоестественным
и вызывает некоторое презрение. Девушка,
которая вопреки совету родителей отвечает
отказом на предложение богатого и не

старого еще человека, чтобы, отбросив все
соображения расчета, избирать лишь по своей
инстинктивной склонности, - жертвует своим
индивдуальным благом на благо рода. Но
именно по этой причине нельзя удержаться от
одобрения ее, - ведь она предпочла то, что
важнее, и действовала в смысле природы
(вернее, рода), - в то время как родители
советовали ей соответственно чувству
индивидуального эгоизма. - Вследствие всего
этого кажется даже, что при заключении
брака в убытке должен оказаться либо
индивид, либо родовой интерес. Чаще всего
так и обстоит дело, - ибо чрезвычайно редок
тот счастливый случай, когда рука об руку
шли бы расчет и страстная любовь.
Физическое, моральное и интеллектуальное
убожество большинства людей коренится,
скорее всего, отчасти и в том, что браки
обычно заключаются не по одной лишь
склонности и выбору, а по самым различным
внешним соображениям, по случайным
обстоятельствам. Но если, однако же, наряду
с расчетом принимается в какой-то мере в
соображение также и склонность, то это что-
то вроде компромисса с гением рода.
Счастливые браки, как известно, редки, -
именно потому, что такова уж природа
браков: главная цель их не в настоящем, а в
будущем поколении. Между тем в утешение
нежным и любящим душам стоит добавить, что
временами к страстной половой любви
присоединяется чувство совсем другого
происхождения, а именно - действительная,
основанная на гармонии душевного склада
дружба, которая, однако, выступает по
большей части тогда, когда собственно
половая любовь уже угасла в своем

удовлетворении. Эта дружба возникнет тогда
от того, что дополняющие друг друга и
гармоничные физические, моральные и
интеллектуальные свойства двух индивидов, -
из которых, в рассуждении порождаемого ими,
и возникла половая любовь, - дополняют друг
друга и в отношении самих этих индивидов,
как противоположные темпераменты и духовные
достоинства, и служат тем самым прочной ос-
новой гармонии двух душ...21

АРТУР ШОПЕНГАУЭР

Немецкий философ. Родился в Данциге (ныне
Гданьск) 22.02.1788 в семье купца. В
детстве был отдан отцом в пансион в Англию,
где вместе с языком усвоил английский стиль

жизни, элементы которого сохранил и в
старости. Шопенгауэр владел также
французским, испанским, итальянским, знал
древнегреческий и латынь. Затем некоторое
время жил во Франции. Учился в
университетах Гёттингена и Берлина, где
изучал философию и естественные науки. В
1813 г. защитил в Йене диссертацию "О
четверояком корне закона достаточного
основания". Познакомился в Веймаре с Гёте,
под влиянием которого написал работу "О
зрении и цветах" (1816). В это время у него
уже в основном сложилась собственная
система философии, изложенная им в труде
"Мир как воля и представление" (1819), к
которому в 1844 г. присоединился второй
том, содержащий пояснения и развития
отдельных тезисов и параграфов работы.
Совершив путешествие в Италию и
встретившись там с Байроном, впрочем, так и
не решившись даже заговорить с ним,
Шопенгауэр становится в 1820 г. приват-
доцентом философии в Берлинском
университете. Однако преподававший там в
эти годы Г.В.Ф.Гегель пользовался столь
фанатической популярностью среди студентов,
что противостоять этому фанатизму
абсолютной духовности ради назначенных на
те же часы лекций Шопенгауэра смогли лишь
очень немногие. Разочаровавшийся лектор
вынужден был после нескольких семестров
прекратить чтения. Считается, что это
послужило поводом для нападок и сарказмов в
адрес Гегеля, коих немало в работах
Шопенгауэра. Однако система Шопенгауэра
сложилась в основе своей за 7 лет до
встречи с Гегелем, и она такова, что идеям
типа гегелевских в ней принципиально нет

места как односторонним. Опирается же
философ в первую очередь на Платона, Канта
и Фихте.
В 1831 г. из-за эпидемии холеры переехал
во Франкфурт-на-Майне, где вел жизнь
частного литератора, можно было бы даже
сказать - анахорета, если бы тому не
противоречили характер и темперамент
Шопенгауэра. Издал в это время: "О воле в
природе" (1836), "Две основные проблемы
этики" (1841), "Афоризмы житейской
мудрости" и другие работы. Умер
21.09.1860 г.
Согласно учению Шопенгауэра, мир есть, в
основании своем, проявление единой Воли.
Однако философ специально предупреждает,
что это воля не человеческая и даже не
человекоподобная, это Нечто (вещь в себе),
что мы разве только по аналогии можем
вообще как-то назвать, и ближайшее подобие
чего есть воля. Понятно, что такая воля, в
отличие от человеческой, есть воля без цели
и предмета. Конкретные воплощения ее
(объективации) суть различные ступени при-
родных существ вплоть до человечества.
Конкретные же люди обладают волей, которая
вначале сугубо утилитарна и замкнута на
целях личного вожделения (эгоизм); а
поскольку интеллект появился у человека как
орудие обслуживания целей воли, то первый
открывшийся глаз и первая мысль о мире дает
человеку понять, что мир есть его
представление и существует лишь вместе с
самим человеком. Пока человек смотрит на
мир только как знаток, теоретик, он не
просто прав в этом своем убеждении, для
него просто немыслим никакой иной миропоря-
док. Его жизнь есть усиленное применение

воли, беспрерывная и безоглядная само-
реализация человека, впрочем, только в том,
что ему приятно, в том, к чему он
испытывает влечение, - в том, что реализует
волю к жизни: "после нас хоть потоп". Здесь
проявляется то, что Шопенгауэр называет
вторым полюсом человеческого индивида, и
этот полюс вожделений наиболее ярко
проявляется именно в половом влечении и
связанной с ним половой любви. Но отдельные
люди способны (через искусство) подняться
до иного типа миросозерцания, до постижения
мира как Воли, а отдельных существ в нем -
как ее воплощений. И, как только они по-
стигают это, отринув эгоистический,
эмпирический, "волевой" взгляд на мир, они
понимают, что всякое конечное существо
принципиально несовершенно просто потому,
что оно - только воплощение Воли, что
частные потребности обречены на вечную
неудовлетворенность, что люди во все века
метались между вожделением и скукой, ибо
для преодоления скуки у них нет иного
средства, кроме какого-нибудь нового
вожделения. Это свойство человеческой
натуры (навряд ли совместимое с ура-
оптимизмом философов прогресса) также
сказывается в отношениях полов. Сама
трагедия человеческой истории подсказывает
выход: он в дисциплине воли, недеянии зла
живому (по Шопенгауэру, наказание убийцы и
мучителя осуществляется не только по
приговору суда, оно начинается в самый
момент убийства и насилия), сострадании и
любви в апостольском смысле. Сострадание
Шопенгауэр считал основой подлинной
нравственности, обосновывая это тем, что
сострадание уже заложено в совместном

страдании людей, так что моральный мотив
сострадания оказывается лишь признанием
этого всеобщего страдания, а тем самым
восхождением к сущности мира. Сострадание и
любовь к ближнему и дальнему ведут человека
к отказу от желаний и имущества, и наконец
к отрицанию воли к жизни, к таинственному
Ничто, - иные наследники Шопенгауэра
истолковали поэтому его философию как
апологию самоубийства и безысходности,
тогда как этика Шопенгауэра как раз
доказывает, что сострадание в обоих смыслах
есть судьба человека и потому "исход", а
также что самоубийство - это как раз
неэффективный рецепт, а значит, и не выход.
Подробнее о Шопенгауэре
см.: Грузенберг С.О. Артур Шопенгауэр.
Личность, мышление и миропонимание. СПб.,
1912. Фишер, Куно. Артур Шопенгауэр. Пер. с
нем. М., 1896. К большому сожалению,
популярных или хотя бы объективных работ о
философии Шопенгауэра советского времени
нет.

1. Ларошфуко Ф. Мемуары. Максимы.
Л., 1971. С. 156.
2. Лихтенберг Г.Х. (1742-1799) немецкий
мыслитель-просветитель, критик и эссеист;
мастер афоризма. Упомянутое сочинение его
истолковано Шопенгауэром неверно: в нем
отрицается власть над человеком
безумствующей любовной эйфории, а не любви
вообще.
3. Буало Н. Послания, кн. 3.
4. Романический герой, благородный
разбойник из популярного в то время романа.

5. Но безвестно исчезают усопшие их
(лат.).
6. Руссо Ж.Ж. Трактаты. М., 1969. С. 67-
69.
7. Кант обсуждает этот вопрос не только
там и, строго говоря, в этом вопросе, как и
во многих других, Шопенгауэр к Канту
несправедлив.
8. Спиноза Б. Этика. М.;Л., 1932. С. 170.
(Пер. Н.И.Иванцова).
9. Фраза из "Фауста" Гёте (ч. 1, сцена
"Кабинет Фауста").
10. Размышление о строении будущего
поколения и всех бесчисленных поколений,
грядущих затем (лат.). Неясно, принадлежит
ли фраза самому Шопенгауэру или он кого-то
цитирует.
11. Ключевым моментом, пиком.
12. Поговорки вообще труднопереводимы. А
здесь она для Шопенгауэра еще и
двусмысленна: звучит вроде "фантазировать
друг друга".
13. Венера небесная и Венера человеческая
(земная) - (греч.).
14. Gererelle. Шопенгауэр производит это
слово от - род.
15. В диалоге "Филеб".
16. Propagatio - рассаживание, разведение
(лат.), а для Шопенгауэра - и продолжение
рода.
17. Выдающийся вперед подбородок (лат.).
18. Гораций К.A. Оды, 1, ЗЗ. См.: ПСС.
М.;Л., 1936. С. 46. (Пер. А.П.Семенова-Тян-
Шанского).
19. Шекспир В. Как вам это понравится.
III, 5. См.: ПСС. М.;Л., 1937. Т. 1.
С. З20. (Пер. Т.Л.Щепкиной-Куперник).
20. Гёте И.В. Торквато Тассо. V, 5.

21. Следующие затем рассуждения о
значении всего здесь изложенного для
метафизики Шопенгауэра предполагают у
читающего весьма детальное знание самой его
метафизики Воли. А этого мы от читателя
данной антологии требовать не можем.
Поэтому считаем допустимым не приводить
здесь заключительного фрагмента
"Метафизики".

Отправить свою хорошую работу в базу знаний просто. Используйте форму, расположенную ниже

Студенты, аспиранты, молодые ученые, использующие базу знаний в своей учебе и работе, будут вам очень благодарны.

Размещено на http://www.allbest.ru/

А. Шопенгауэр: метафизика половой любви

То, что в основе всякой половой любви лежит инстинкт, направленный исключительно на будущее дитя, - это станет для нас вполне несомненным, если подвергнуть его, названный инстинкт, более точному анализу, который поэтому неминуемо и предстоит нам.

Прежде всего надо заметить, что мужчина по своей природе обнаруживает склонность к непостоянству в любви, а женщина - к постоянству. Любовь мужчины заметно слабеет с того момента, когда она получит себе удовлетворение: почти всякая другая женщина для него более привлекательна, чем та, которою он уже обладает, и он жаждет перемены; любовь женщины, наоборот, именно с этого момента возрастает. Это - результат целей, которые ставит себе природа: она заинтересована в сохранении, а потому и в возможно большем размножении всякого данного рода существ. В самом деле: мужчина легко может произвести на свет больше ста детей в год, если к его услугам будет столько же женщин; напротив того, женщина, сколько бы мужчин она ни знала, все-таки может произвести на свет только одно дитя в год (я не говорю здесь о двойнях). Вот почему он всегда засматривается на других женщин, она же сильно привязывается к одному, ибо природа инстинктивно и без всякой рефлексии побуждает ее заботиться о кормильце и защитнике будущего потомства. И оттого супружеская верность имеет у мужчины характер искусственный, а у женщины - естественный, и таким образом, прелюбодеяние женщины как в объективном отношении, по своим последствиям, так и в субъективном отношении, по своей противоестественности, гораздо непростительнее, чем прелюбодеяние мужчины.

Но чтобы не быть голословным и вполне убедиться в том, что удовольствие, которое нам доставляет другой пол, как бы объективно оно ни казалось, на самом деле не что иное, как замаскированный инстинкт, т.е. дух рода, стремящегося к сохранению своего типа, для этого мы должны точно исследовать даже те мотивы, которые руководят нами при выборе объектов этого удовольствия, и войти здесь в некоторые специальные подробности, как ни странно может показаться, что такие детали находят себе место в философском произведении. Эти мотивы распадаются на следующие категории: одни из них относятся к типу рода, т.е. к красоте, другие имеют своим предметом психические свойства, наконец, третьи носят чисто относительный характер и возникают из необходимости взаимных коррективов или нейтрализации односторонностей и аномалий обоих любящих индивидуумов. Рассмотрим все эти категории порознь.

Главное условие, определяющее наш выбор и нашу склонность, это - возраст. В общем он удовлетворяет нас в этом отношении от того периода, когда начинаются менструации, и до того, когда они прекращаются; но особенное предпочтение отдаем мы поре от восемнадцати до двадцати восьми лет. За этими пределами ни одна женщина не может быть для нас привлекательной: старая женщина, т.е. уже не имеющая менструаций, вызывает у нас отвращение. Молодость без красоты все еще привлекательна, красота без молодости - никогда. Очевидно, соображение, которое здесь бессознательно руководит нами, это - возможность деторождения вообще; оттого всякий индивидуум теряет свою привлекательность для другого пола в той мере, в какой он удаляется от периода наибольшей пригодности для производительной функции или для зачатия. Второе условие, это - здоровье: острые болезни являются в наших глазах только временной помехой; болезни же хронические или худосочие совершенно отталкивают нас, потому что они переходят на ребенка.

Третье условие, с которым мы сообразуемся при выборе женщины, - это ее сложение, потому что на нем зиждется тип рода. После старости и болезни ничто так не отталкивает нас, как искривленная фигура: даже самое красивое лицо не может нас вознаградить за нее; напротив, мы безусловно предпочитаем самое безобразное лицо, если с ним соединяется стройная фигура. Далее, всякая непропорциональность в телосложении действует на нас заметнее и сильнее всего, например, кривобокая, скрюченная, коротконогая фигура и т.п., даже хромающая походка, если она не является результатом какой-нибудь внешней случайности. Наоборот, поразительно красивый стан может возместить всякие изъяны: он очаровывает нас. Сюда же относится и то, что все высоко ценят маленькие ноги: последние - существенный признак рода, и ни у одного животного тарсус и метатарсус, взятые вместе, не так малы, как у человека, что находится в связи с его прямою походкой: человек - существо прямостоящее. Вот почему и говорит Иисус Сирахов (26, 23, по исправленному переводу Крауза): "женщина, которая стройна и у которой красивые ноги, подобна золотой колонне на серебряной опоре". Важны для нас и зубы, потому что они играют очень существенную роль в питании и особенно передаются по наследству. Четвертое условие - это известная полнота тела, т.е. преобладание растительной функции, пластичности: оно обещает плоду обильное питание, и оттого сильная худоба сразу отталкивает нас. Полная женская грудь имеет для мужчины необыкновенную привлекательность, потому что, находясь в прямой связи с детородными функциями женщины, она сулит новорожденному обильное питание. С другой стороны, чрезмерно жирные женщины противны нам; дело в том, что это свойство указывает на атрофию матки, т.е. на бесплодие; и знает об этом не голова, а инстинкт. Только последнюю роль в нашем выборе играет красота лица. И здесь прежде всего принимаются в соображение костные части: вот почему главное внимание мы обращаем на красивый нос; короткий вздернутый нос портит все.

Счастье целой жизни для множества девушек решил маленький изгиб носа кверху или книзу; и это справедливо, потому что дело здесь идет о родовом типе. Маленький рот, обусловленный маленькими челюстями, играет очень важную роль, потому что он составляет специфический признак человеческого лица в противоположность пасти животных. Отставленный назад, как бы отрезанный подбородок в особенности противен, потому что выдающийся вперед подбородок составляет характерный признак исключительно нашего, человеческого вида. Наконец, внимание наше привлекают красивые глаза и лоб: они связаны уже с психическими свойствами, в особенности интеллектуальными, которые наследуются от матери.

Те бессознательные побуждения, которым, с другой стороны, следуют в своем выборе женщины, естественно, не могут быть нам известны с такою же точностью. В общем можно утверждать следующее. Женщины предпочитают возраст от 30 до 35 лет и отдают ему преимущество даже перед юношеским возрастом, когда на самом деле человеческая красота достигает высшего расцвета. Объясняется это тем, что женщинами руководит не вкус, а инстинкт, который в мужественном возрасте угадывает кульминационный пункт производительной силы. Вообще, они мало обращают внимания на красоту, т.е., собственно, на красоту лица: точно они берут всецело на себя дать ее ребенку. Главным образом побеждает их сила и связанная с нею отвага мужчины, потому что это обещает им рождение здоровых детей и в то же время мужественного защитника последних. Каждый физический недостаток мужчины, каждое уклонение от типа женщина может в родившемся дитяти парализовать, если она сама в тех же отношениях безукоризненна или представляет уклонение в противоположную сторону. Отсюда необходимо исключить только те свойства мужчины, которые специально присущи его полу и которых поэтому мать не может передать своему ребенку: сюда относятся мужское строение скелета, широкие плечи, узкие бедра, прямые ноги, мускульная сила, мужество, борода и т.п. Вот почему женщины часто любят безобразных мужчин; но никогда не полюбит женщина мужчину немужественного, потому что она не могла бы нейтрализовать его недостатков.

Вторая категория мотивов, лежащих в основе половой любви, - это та, которая относится к психическим свойствам. В этой области мы видим, что женщину всегда привлекают в мужчине достоинства его сердца, или характера, которые составляют отцовское наследие. В особенности пленяют женщину сила воли, решительность и мужество, а также, пожалуй, благородство и доброе сердце. Напротив того, интеллектуальные преимущества не имеют над нею инстинктивной и непосредственной власти именно потому, что эти свойства наследуются не от отца. Ограниченность не вредит успеху у женщин; скорее помешают здесь выдающиеся умственные силы и даже гениальность, как явления ненормальные. Вот почему некрасивый, глупый и грубый мужчина нередко затмевает в глазах женщины человека образованного, даровитого и достойного. Да и браки по любви иногда заключаются между людьми, которые в духовном отношении совершенно разнородны: например, он - груб, крепок и ограничен, она - нежна, чутка, с изящной мыслью, образована, восприимчива к прекрасному и т.д., или же он - гениален и учен, она - глупа:

Так нравится Венере; любит она ради жестокой забавы склонять под железное ярмо разные лица и души.

Объясняется это тем, что преобладающую роль играют здесь вовсе не интеллектуальные, а совершенно другие побуждения, именно, побуждения инстинкта. Брак заключается не ради остроумных собеседований, а для рождения детей. Это - союз сердец, а не умов. Когда женщина утверждает, что она влюбилась в ум мужчины, то это суетная и смешная выдумка или же аномалия выродившегося существа. Что же касается мужчин, то они в своей инстинктивной любви к женщине руководятся не свойствами ее характера; вот почему столько Сократов имело своих Ксантипп, например, Шекспир, Альбрехт Дюрер, Байрон и др. Интеллектуальные же свойства, бесспорно, оказывают здесь влияние именно потому, что они передаются по наследству от матери; но все же их влияние легко перевешивается влиянием физической красоты, которая, затрагивая более существенные пункты, производит на мужчину и более непосредственное действие. И вот матери, чувствуя или зная по опыту, какую роль в глазах мужчины играет ум девушки, обучают своих дочерей изящным искусствам, языкам и т.п., для того чтобы сделать их привлекательными для мужчин; искусственными средствами приходят они на помощь интеллекту, подобно тому как в надлежащих случаях такие же средства употребляются по отношению к бедрам и груди. Необходимо помнить, что я все время веду здесь речь о совершенно непосредственном, инстинктивном влечении, из которого только и возникает настоящая влюбленность. Тот факт, что умная и образованная девушка ценит в мужчине ум и дарование, что рассудительный мужчина подвергает внимательному испытанию характер своей невесты, - все это не имеет никакого отношения к тому предмету, о котором я здесь толкую: всем этим руководится человек при благоразумном выборе для брачного союза, но не при страстной любви, которая только и служит здесь темой наших соображений.

До сих пор я рассматривал только абсолютные мотивы, т.е. такие, которые имеют силу для всякого; теперь перехожу к мотивам относительным, которые индивидуальны, потому что в них все рассчитано на то, чтобы восстановить существующий уже с изъянами родовой тип, исправить те уклонения от него, какие тяготеют на личности самого выбирающего, и таким образом дать типу его чистое выражение. Здесь поэтому всякий любит то, чего недостает ему самому. Выбор, основанный на таких относительных мотивах, исходя из индивидуальных свойств и обращаясь на индивидуальные же свойства, имеет гораздо более определенный, решительный и исключительный характер, чем тот, который исходит из мотивов абсолютных; вот почему страстная любовь, в настоящем смысле этого слова, по большей части ведет свое начало от этих относительных мотивов, и только обыкновенная, более легкая склонность вытекает из мотивов абсолютных. В связи с этим великую страсть обыкновенно зажигают в мужчине вовсе не безукоризненные, идеальные красавицы. Для возникновения подобного, действительно страстного влечения необходимо нечто такое, что можно выразить только посредством химической метафоры: оба любовника должны нейтрализовать друг друга, как нейтрализуются кислота и щелочь в среднюю соль. Необходимые для этого условия в существенном таковы. Во-первых, всякая половая определенность - односторонность. В одном индивидууме выражается она сильнее и имеет более высокую степень, чем в другом; поэтому в каждом индивидууме она может быть дополнена и нейтрализована предпочтительно теми, а не иными свойствами другого пола, ведь индивидуум нуждается в такой односторонности, которая была бы противоположна его собственной, для того, чтобы восполнить тип человечества в новом, имеющем родиться индивидууме, к свойствам которого все только и сводится. Физиологам известно, что половые признаки допускают бесчисленное множество степеней, так что мужчина спускается до отвратительной формы гинандера и гипоспадея, а женщина возвышается до грациозной андрогины; с обеих сторон дело может дойти до полного гермафродитизма, на этой ступени находятся те индивидуумы, которые занимают как раз середину между обоими полами, не могут быть причислены ни к тому, ни к другому и, следовательно, неспособны к деторождению.

Для той взаимной нейтрализации двух индивидуальностей, о которой мы говорим, необходимо поэтому, чтобы определенная степень его мужественности точно соответствовала ее женственности; при таком условии обе односторонности взаимно сгладятся. И оттого самый мужественный мужчина будет искать самой женственной женщины, и наоборот, точно так же всякий индивидуум будет тяготеть к той степени половой определенности, которая соответствует его личным свойствам. Насколько между двумя особями существует в этом смысле необходимое соотношение, это они чувствуют инстинктивно, и это, наряду с другими относительными мотивами, лежит в основании высших степеней влюбленности. И потому, когда влюбленные патетически говорят о гармонии своих душ, то в большинстве случаев это сводится к соответствию, которое существует между ними по отношению к их будущему дитяти и его совершенствам, что, очевидно, гораздо важнее, нежели гармония их душ, которая часто, вскоре после свадьбы, разрешается в самый вопиющий диссонанс. К этому примыкают и дальнейшие относительные мотивы, и все они основываются на том, что каждый индивидуум стремится подавить свои слабости, недостатки и уклонения от нормального человеческого типа в соединении с другою особью для того, чтобы они не повторились в их будущем дитяти или не разрослись до полной уродливости. Чем слабее мужчина в мускульном отношении, тем больше станет он искать сильных женщин; то же с своей стороны делают женщины. Но так как у женщин по самой их природе мускулатура обыкновенно слабее, то они обыкновенно и предпочитают мужчин посильнее.

Далее, важную роль в половой любви играет рост. Мужчины малого роста имеют решительную склонность к высоким женщинам, и наоборот. При этом любовь маленького мужчины к большим женщинам будет особенно страстна, если он сам родился от высокого отца и только благодаря влиянию матери остался невысоким: это потому, что от отца унаследовал он такую систему сосудов и такую энергию ее, которые могли бы снабжать кровью большое тело. Если же его отец и дед сами уже были малого роста, то эта склонность будет менее заметна. Если большие женщины не любят больших мужчин, то это объясняется тем, что природа стремится не допускать слишком зрелого поколения в тех случаях, когда при силах данной женщины оно оказалось бы слишком слабо для того, чтобы быть долговечным. И если такая женщина все же выберет себе великорослого супруга, хотя бы для большей представительности в обществе, то за эту глупость должно будет расплачиваться потомство.

Очень важна далее и окраска волос. Белокурые непременно тяготеют к черноволосым или шатенкам; наоборот же бывает редко. Объясняется это тем, что белокурые волосы и голубые глаза составляют уже некоторую игру природы, почти аномалию, нечто вроде белых мышей или, по крайней мере, белой лошади. Они не встречаются ни в какой другой части света, кроме Европы; их нет даже вблизи полюсов, и вышли они, очевидно, из Скандинавии. Кстати, выскажу здесь свое мнение, что белый цвет кожи не естествен для людей, а природная кожа их - черная или коричневая, как у наших родоначальников-индусов; первоначально из недр природы не выходил ни один белый человек, и следовательно, белой расы вовсе и не существует, несмотря на все толки о ней: каждый белый человек - это человек вылинявший. Оттесненный на чуждый для него север, где он чувствует себя каким-то экзотическим растением и подобно ему зимою нуждается в теплице, человек на протяжении тысячелетий сделался белым. Цыгане, это индийское племя, которое переселилось к нам не более четырех столетий назад, являют нам переход от индусской окраски тела к нашей. Вот почему в половой любви природа стремится обратно к черным волосам и темным глазам, т.е. к своему прототипу. Что же касается белого цвета кожи, то он стал нашей второй природой, хотя и не настолько, чтобы нас отталкивал коричневый цвет индусов.

Наконец, и в отдельных органах каждый ищет корректива для своих недостатков и аномалий, и тем усерднее, чем важнее самый орган. Вот почему курносые индивидуумы несказанно любят носы ястребиные, физиономии попугаеподобные. То же замечается и относительно других органов. Люди чрезмерно стройные, с раздавшимся в длину телом, могут даже находить привлекательность в приземистых и сутуловатых личностях.

Аналогичное действие имеют особенности темперамента: всякий предпочитает темперамент, противоположный собственному, но лишь в той мере, в какой последний отличается полной определенностью. Кто сам в каком-либо отношении вполне совершенен, тот, если и не тяготеет в другой особи к соответственным недостаткам, во всяком случае легче других примиряется с ними, потому что сам он обеспечивает своих будущих детей от больших недостатков в данном отношении. Кто, например, обладает очень белым цветом кожи, того не оттолкнет в другой особи желтоватый цвет лица, а кто сам отличается желтизною, тот в ослепительной белизне будет видеть нечто божественно-прекрасное. Редкий случай, чтобы мужчина влюбился в чрезвычайно безобразную женщину, бывает тогда, когда при упомянутой выше точной гармонии в степени половой характерности все аномалии этой женщины как раз противоположны его собственным, т.е. составляют по отношению к ним корректив.

Та глубокая серьезность, с которой мы испытующе рассматриваем каждую часть женского тела и с которой женщины в свою очередь рассматривают мужчин; та критическая разборчивость, с которой мы оглядываем женщину, начинающую нам нравиться; то напряженное внимание, с которым жених наблюдает свою невесту; его осмотрительность и опасение, как бы не обмануться ни в одном ее органе; то высокое значение, которое он приписывает всякому плюсу или минусу в наиболее существенных органах ее, - все это вполне отвечает серьезности самой цели отношений, возникающих между данной четою. Ибо над их ребенком в течение всей его жизни будут тяготеть изъяны материнского органа; если, например, женщина хоть несколько кривобока, то она легко может взвалить на плечи своего сына горб, так это обстоит и по отношению ко всем остальным органам. Конечно, весь этот трудный выбор женщины производится нами не сознательно, наоборот, всякий воображает, будто он действует исключительно ради собственного наслаждения (которое в сущности может здесь и не играть никакой роли). Однако, несмотря на эту бессознательность, всякий делает именно такой выбор, какой, при наличности его собственной структуры, соответствует интересам рода: сохранить тип этого рода в возможной чистоте - вот что является здесь тайною задачей.

Индивидуум действует здесь бессознательно для самого себя, по поручению некоторого высшего начала - рода: отсюда та важность, какую он придает вещам, к которым он, в качестве индивидуума, мог бы и даже должен был бы относиться равнодушно. Есть нечто совершенно своеобразное в той глубокой, бессознательной серьезности, с какою два молодых человека разного пола рассматривают друг друга при первой встрече, в тех испытующих и проницательных взглядах, которыми они обмениваются, в том внимательном осмотре, которому они оба подвергают все черты и органы друг друга. Это изучение и испытание - не что иное, как размышление гения рода о том индивидууме, который может родиться от данной четы, и о комбинациях его свойств. От результатов этого размышления зависит степень того, насколько молодые люди понравятся друг другу и насколько сильно будет их взаимное влечение. Последнее, достигнув уже значительной степени, может внезапно опять угаснуть, если откроется что-нибудь такое, что раньше оставалось незамеченным.

Таким образом, во всех людях, способных к деторождению, гений рода размышляет о грядущем поколении. Созидание последнего - вот та великая работа, которой неустанно занимается Купидон в своих делах, в своих мечтах и мыслях. Сравнительно с важностью его великого дела, которое касается рода и всех грядущих поколений, дела индивидуумов в их эфемерной совокупности очень мелки, и поэтому Купидон всегда готов без дальней думы принести эти индивидуумы в жертву. Ибо он относится к ним, как бессмертный к смертным, и его интересы относятся к их интересам, как бесконечное к конечному. Итак, Купидон в сознании того, что он ведает заботы гораздо высшего порядка, нежели те, которые касаются только индивидуального благополучия и горя, отдается им с возвышенной невозмутимостью - в шуме войны, в сутолоке практической жизни или в разгаре чумы, и они влекут его даже в уединенные кельи монастыря.

Выше мы видели, что интенсивность влюбленности возрастает с ее индивидуализацией: мы указали, что физические свойства обоих индивидуумов должны быть таковы, чтобы в целях возможно лучшего восстановления родового типа один индивидуум служил вполне специфическим и совершенным восполнением другого и поэтому чувствовал вожделение исключительно к нему. В этом случае возникает уже серьезная страсть, которая именно потому, что она обращена на единственный объект и только на него один, т.е. действует как бы по специальному поручению рода, непосредственно и получает более возвышенный и благородный характер. Наоборот, обыкновенное половое влечение пошло, так как, чуждое индивидуализации, оно направлено на всех и стремится к сохранению рода только в количественном отношении, без достаточного внимания к его качеству. Индивидуализация же, а с нею и интенсивность влюбленности, может иногда достигнуть такой высокой степени, что если ей не дают удовлетворения, то все блага мира и даже самая жизнь теряют для нас всякую цену. Она превращается тогда в желание, которое возрастает до совершенно необычайной напряженности, ради которого мы готовы на всякие жертвы и которое, если нам бесповоротно отказывают в его осуществлении, способно довести до сумасшествия или до самоубийства. В основе такой чрезмерной страсти, вероятно, лежат какие-то другие бессознательные побуждения, помимо указанных выше, для нас не столь очевидные. Мы должны поэтому допустить, что здесь не только телесные организации, но и воля мужчины и интеллект женщины находятся между собою в каком-то специальном соответствии, в результате чего только они именно, этот мужчина и эта женщина, и могут породить вполне определенную особь, существование которой задумал гений рода по соображениям, коренящимся во внутренней сущности вещей и потому для нас недоступным. Или, говоря точнее: воля к жизни хочет здесь объективироваться в совершенно определенном индивидууме, который может произойти только от этого отца и от этой матери. Это метафизическое вожделение воли, как таковой, не имеет непосредственно другой сферы действия в ряду живых существ, кроме как сердца будущих родителей, которые поэтому и охватываются любовным порывом и мнят, будто они только ради самих себя желают того, что на самом деле пока имеет еще цель только чисто метафизическую, т.е. лежащую вне сферы реально наличных вещей.

Таким образом, вытекающее из первоисточника всех существ стремление будущего индивидуума, который здесь выступает только как возможный, стремление этого индивидуума войти в бытие - вот что в явлении представляется нам как высокая, всем другим пренебрегающая страсть будущих родителей друг к другу; а на самом деле это - беспримерная иллюзия, в силу которой влюбленный готов отдать все блага мира за то, чтобы совокупиться именно с этой женщиной, между тем как в действительности она не даст ему ничего больше, чем всякая другая. А что все дело здесь именно в совокуплении, вытекает из того, что даже эта высокая страсть, как и всякая другая, гаснет в наслаждении, к великому изумлению ее участников. Она гаснет и тогда, когда возможная бесплодность женщины (по Гуфеланду, это бывает в силу девятнадцати случайных недостатков телосложения) разрушает истинную метафизическую цель полового общения, как рушится последняя и ежедневно в миллионах растаптываемых зародышей, в которых стремится к бытию то же метафизическое жизненное начало; в этой потере нет другого утешения, кроме того, что воле к жизни открыта бесконечность пространства, времени, материи, а следовательно - и неисчерпаемая возможность вернуться в бытие.

По-видимому, Теофраст Парацельз, который не обсуждал этой темы и был очень далек от всего строя моих воззрений, все-таки напал, хотя и мимолетно, на изложенную здесь мысль: дело в том, что в совершенно другом контексте и в своей обычной беспорядочной манере он сделал однажды следующее интересное замечание: "это - те, которых совокупил Бог, подобно той, которая принадлежала Урии и Давиду; хотя это (так внушила тебе человеческая мысль) и диаметрально противоречило честному и законному супружеству... Но ради Соломона, который не мог родиться ни от кого другого, кроме как от Вирсавии в соединении с семенем Давида, Бог и сочетал его с нею, хотя и стала она прелюбодейкой" ("О долгой жизни", I, 5). Тоска любви, которую поэты всех времен неутомимо воспевали на разные и бесконечные лады и которой все-таки не исчерпали, которая даже не под силу их изобразительной мощи; эта тоска, которая с обладанием определенной женщиной соединяет представление о бесконечном блаженстве и невыразимую печаль соединяет с мыслью, что такое обладание недостижимо, - эта тоска и эта печаль любви не могут почерпать своего содержания из потребностей какого-нибудь эфемерного индивидуума: нет, это - вздохи гения рода, который видит, что здесь ему суждено обрести или потерять незаменимое средство для своих целей, и потому он глубоко стонет. Только род имеет бесконечную жизнь, и поэтому только он способен к бесконечным желаниям, к бесконечному удовлетворению и к бесконечным скорбям. Между тем здесь, в любви, все это заключено в тесную грудь смертного существа: что же удивительного, если эта грудь иногда готова разорваться и не может найти выражения для переполняющих ее предчувствий бесконечного блаженства или бесконечной скорби? Вот что, следовательно, дает содержание высоким образцам всякой эротической поэзии, которая поэтому и изливается в трансцендентных метафорах, воспаряющих над всем земным.

Об этом пел Петрарка, это - материал для Сен-Пре, Вертеров и Джакопо Ортизи, которых иначе нельзя было ни понять, ни объяснить. Ибо на каких-нибудь духовных, вообще объективных, реальных преимуществах любимой женщины не может покоиться та бесконечно высокая оценка, которую мы делаем нашей возлюбленной, хотя бы уже потому, что последняя для этого часто недостаточно знакома влюбленному, как это было в случае с Петраркой. Только дух рода один может видеть с первого же взгляда, какую цену имеет женщина для него, для его целей. И великие страсти возникают обыкновенно с первого же взгляда: "Любил ли тот, кто сразу не влюбился?" (Шекспир. "Как Вам это понравится?". III, 5). Замечательно в этом отношении одно место из знаменитого, вот уже двести пятьдесят лет, романа "Гузман де Альфараш" Маттео Алемана: "Для того чтобы полюбить, не нужно много времени, не нужно размышлять и делать выбор: необходимо только, чтобы при первом и едином взгляде возникло некоторое взаимное соответствие и сочувствие, то, что в обыденной жизни мы называем обыкновенно симпатией крови и для чего надобно особое влияние созвездий" (ч. II, кн. III, гл. 5). Вот почему и утрата любимой женщины, похищенной соперником или смертью, составляет для страстно влюбленного такую скорбь, горше которой нет ничего: эта скорбь имеет характер трансцендентный, потому что она поражает человека не как простой индивидуум, а в его вечной сущности, в жизни рода, чью специальную волю и поручение он исполнял своей любовью. Оттого-то ревность столь мучительна и яростна, и отречься от любимой женщины - это значит принести величайшую из жертв. Герой стыдится всяких жалоб, но только не жалоб любви; ибо в них вопит не он, а род. В "Великой Зиновии" Кальдерона Децием говорит:

О небо, значит, ты любишь меня?

За это я отдал бы тысячи побед,

Отступил бы с поля брани и т.д.

Таким образом, честь, которая до сих пор преобладала над всеми интересами, сейчас же уступает поле битвы, как только в дело вмешивается половая любовь, т.е. интересы рода; на стороне любви оказываются решительные преимущества, потому что интересы рода бесконечно сильнее, чем самые важные интересы, касающиеся только индивидуумов. Исключительно перед интересами рода отступают честь, долг и верность, которые до сих пор противостояли всяким другим искушениям и даже угрозам смерти. Обращаясь к частной жизни, мы тоже видим, что ни в одном пункте совестливость не встречается так редко, как именно здесь: даже люди вполне правдивые и честные иногда поступаются своею честностью и не задумываясь изменяют супружескому долгу, когда ими овладевает страстная любовь, т.е. интересы рода. И кажется даже, что в этом случае они находят для себя оправдание более высокое, нежели то, какое могли бы представить какие бы то ни было интересы индивидуумов, именно потому, что они поступают в интересах рода. Замечательно в этом смысле изречение Шамфора: "когда мужчина и женщина питают друг к другу сильную страсть, то мне всегда кажется, что каковы бы ни были препоны, их разлучающие (муж, родные и т.д.), влюбленные предназначены друг для друга самой природой, имеют друг на друга божественное право, вопреки законам и условностям человеческого общежития". Кто вздумал бы возмущаться этим, пусть вспомнит то поразительное снисхождение, с каким Спаситель отнесся в Евангелии к грешнице: ведь Он такую же точно вину предполагал и во всех присутствовавших.

С этой точки зрения, большая часть "Декамерона" представляет собою не что иное, как издевательство и насмешку гения рода над правами и интересами индивидуумов, над интересами, которые он попирает ногами. С такою же легкостью гений рода устраняет и обращает в ничто все общественные различия и тому подобные отношения, если они противодействуют соединению двух страстно влюбленных существ: в стремлении к своим целям, направленным на бесконечные ряды грядущих поколений, как пух, сдувает он со своего пути все подобные условности и соображения человеческих уставов. В силу тех же глубоких оснований, там, где дело идет о цели, к которой стремится любовная страсть, человек охотно идет на всякую опасность, и даже робкий становится тогда отважным. Точно так же и в драмах и романах мы с участием и отрадой видим, как молодые герои борются за свою любовь, т.е. за интересы рода, как они в этой борьбе одерживают победу над стариками, которые думают только о благе индивидуумов. Ибо стремления влюбленных представляются нам настолько важнее, возвышеннее и потому справедливее, чем всякое другое стремление, ему противодействующее, насколько род значительнее индивидуума. Вот почему основной темой почти всех комедий служит появление гения рода с его целями, которые противоречат личным интересам изображаемых индивидуумов и потому грозят разрушить их счастье. Обыкновенно гений рода достигает своих целей, и это, как соответствующее художественной справедливости, дает зрителю удовлетворение: ведь последний чувствует, что цели рода значительно возвышаются над целями индивидуума. И оттого в последнем действии зритель вполне спокойно покидает увенчанных победой любовников, так как и он разделяет с ними ту иллюзию, будто они воздвигли этим фундамент собственного счастья, между тем как на самом деле они пожертвовали им для блага рода, вопреки желанию предусмотрительных стариков. В некоторых неестественных комедиях были попытки представить все дело в обратном виде и упрочить счастье индивидуумов в ущерб целям рода: но тогда зритель чувствует ту скорбь, какую испытывает при этом гений рода, и не утешают его приобретенные такою ценою блага индивидуумов. Как примеры этой категории, можно назвать две очень известные маленькие пьесы: "16-летняя королева" и "Брак по расчету". В большинстве трагедий с любовной интригой, когда цели рода не осуществляются, влюбленные, которые служили его орудием, тоже погибают, например, в "Ромео и Джульетте", "Танкреде", "Дон Карлосе", в "Валленштейне", "Мессинской невесте" и т.д.

Когда мужчина влюблен, то это часто порождает комические, а иногда и трагические эпизоды, и то, и другое потому, что, одержимый духом рода, он всецело подпадает его власти и не принадлежит больше самому себе: вот отчего его поступки и не соответствуют тогда существу индивидуальному. Если на высших ступенях влюбленности его мысли получают возвышенную и поэтическую окраску, если они принимают даже трансцендентное и сверхфизическое направление, в силу которого он, по-видимому, совершенно теряет из виду свою настоящую, очень физическую цель, то это объясняется тем, что он вдохновлен теперь гением рода, дела которого бесконечно важнее, чем все касающееся только индивидуумов, вдохновлен для того, чтобы во исполнение его специального поручения заложить основание всей жизни для неопределенно долгого ряда грядущих поколений, отличающихся именно данными, индивидуально и строго определенными, свойствами, которые они, эти поколения, могут получить только от него, как отца, и от его возлюбленной, как матери, причем самые эти поколения, как таковые, иначе, т.е. помимо него, никогда не могли бы достигнуть бытия, между тем как объективация воли к жизни этого бытия решительно требует. Именно смутное сознание того, что здесь совершается событие такой трансцендентной важности, - вот что поднимает влюбленного столь высоко над всем земным, даже над самим собою, и дает его весьма физическим желаниям такую сверхфизическую оболочку, что любовь является поэтическим эпизодом даже в жизни самого прозаического человека (в последнем случае дело принимает иногда комический вид). Это поручение воли, объективирующейся в роде, представляется сознанию влюбленного под личиной антиципации бесконечного блаженства, которое он будто бы может найти в соединении именно с этой, индивидуальной женщиной.

На высших ступенях влюбленности эта химера облекается в такое сияние, что в тех случаях, когда она не может осуществиться, жизнь теряет для человека всякую прелесть и обращается в нечто столь безрадостное, пустое и противное, что отвращение к ней перевешивает даже страх смерти, и люди в этом положении часто добровольно обрывают свою жизнь. Воля такого человека попадает в водоворот воли рода; иначе говоря, последняя настолько берет перевес над индивидуальной волей, что если та не может действенно проявиться в своем первом качестве, как воля рода, то она презрительно отвергает и действенность в качестве последнем, как воли индивидуальной. Индивидуум является здесь слишком слабым сосудом для того, чтобы он мог вместить в себе беспредельную тоску воли рода, тоску, которая сосредоточивается на каком-нибудь определенном объекте. Вот почему в этих случаях исходом бывает самоубийство, иногда двойное самоубийство влюбленных; помешать ему может только природа, когда она для спасения жизни насылает безумие, которое своим покровом облекает для человека сознание этого безнадежного положения. Года не проходит, чтобы несколько подобных случаев не подтверждали всей реальности того, о чем я говорю.

Но не только неудовлетворенная любовь имеет порою трагический исход: нет, и удовлетворенная тоже чаще ведет к несчастью, чем к счастью. Ибо ее притязания нередко так сильно сталкиваются с личным благополучием влюбленного, что подрывают последнее, так как они несоединимы с прочими сторонами его существования и разрушают построенный на них план его жизни. Да и не только с внешними обстоятельствами любовь часто вступает в противоречие, но даже и с собственной индивидуальностью человека, ибо страсть устремляется на такие существа, которые, помимо половых отношений, способны возбуждать у влюбленного одно только презрение, ненависть и даже прямое отвращение. Но воля рода настолько могущественнее воли индивидуума, что влюбленный закрывает глаза на все эти непривлекательные для него свойства, ничего не видит, ничего не сознает и навсегда соединяется с предметом своей страсти; так ослепляет его эта иллюзия, которая, лишь только воля рода получит себе удовлетворение, исчезает и взамен себя оставляет ненавистную спутницу жизни. Только этим и объясняется, что очень умные и даже выдающиеся мужчины часто соединяются с какими-то чудовищами и дьяволами в образе супруг, и мы тогда удивляемся, как это они могли сделать подобный выбор. Вот почему древние и изображали Амура слепым. Влюбленный может даже ясно видеть и с горечью сознавать невыносимые недостатки в темпераменте и характере своей невесты, сулящие ему несчастную жизнь, и тем не менее это не пугает его:

Не тужу я, не спрошу я,

В чем твоя вина.

Знаю только, что люблю я,

Кто б ты ни была.

Ибо в сущности влюбленный преследует не свои интересы, а интересы кого-то третьего, который должен еще только возникнуть, хотя и пленяет его иллюзия, будто он старается здесь о своем личном деле. Но именно это стремление не к личным интересам, которое характеризует все великое, и придает страстной любви оттенок возвышенного и делает ее достойным объектом поэтического творчества.

Наконец, половая любовь уживается даже с сильнейшей ненавистью к ее предмету; вот почему еще Платон сравнил ее с любовью волка к овцам. Это бывает именно тогда, когда страстно влюбленный, несмотря на все свои усилия и мольбы, ни за что не может добиться благосклонности: "Я люблю ее и ненавижу ее" (Шекспир. Цимб[елин], III, 5).

Возжигающаяся тогда ненависть к любимой женщине заходит порою столь далеко, что влюбленный убивает ее, а затем и себя. По нескольку случаев такого рода обыкновенно происходит каждый год: прочтите в газетах. Совершенно верны поэтому следующие стихи Гете ("Фауст", перевод Н. Холодковского):

Клянусь отвергнутой любовью, бездной ада!

Ругался б хуже я, да нечем - вот досада.

Это в самом деле не гипербола, когда влюбленный называет жестокостью холодность возлюбленной и тщеславное удовольствие, которое она испытывает, глядя на его страдания. Ибо он находится во власти такого побуждения, которое, будучи родственно инстинкту насекомых, заставляет его, вопреки всем доводам рассудка, неуклонно стремиться к своей цели и ради нее пренебрегать всем другим: иначе он делать не может. На свете был не один Петрарка: их было много - людей, которые неудовлетворенную тоску своей любви должны были в течение всей своей жизни влачить на себе как вериги, как оковы на ногах и в одиночестве лесов изливать свои стоны; но только одному Петрарке был в то же время присущ и поэтический гений, так что к нему относятся прекрасные стихи Гете:

И пусть человек онемел в своих муках,

Во мне есть Божий дар сказать, как я страдаю.

В действительности гений рода ведет постоянную борьбу с гениями-хранителями индивидуумов; он - их гонитель и враг, он всегда готов беспощадно разбить личное счастье, для того чтобы достигнуть своих целей, и даже благо целых народов иногда приносилось в жертву его капризам: пример этого дает нам Шекспир в "Генрихе VI" (часть 3, действие 3, явления 2 и 3). Все это объясняется тем, что род, в котором лежат корни нашего существа, имеет на нас более близкое и раннее право, чем индивидуум; вот почему интересы рода преобладают в нашей жизни. Это чувствовали древние, и потому они олицетворяли гений рода в Купидоне: несмотря на свой детский облик, это был неприязненный, жестокий и оттого обесславленный бог, капризный, деспотический демон, но в то же время владыка богов и людей: "Ты, Амур, тиран богов и людей".

Смертоубийственный лук, слепота и крылья - вот его атрибуты. Последние указывают на его непостоянство: оно обыкновенно возникает лишь вместе с разочарованием, которое является в результате удовлетворения.

Так как страсть зиждется на иллюзии, которая то, что имеет цену для рода, представляет как нечто ценное для индивидуума, то по удовлетворении цели рода эти чары должны исчезнуть. Дух рода, овладевший было индивидуумом, теперь снова отпускает его на волю. И отпущенный им, индивидуум снова впадает в свою первоначальную ограниченность и скудость; и с изумлением видит он, что после столь высоких, героических и беспредельных исканий он не получил другого наслаждения, кроме того, которое связано с обычным удовлетворением полового инстинкта; против ожидания он не чувствует себя счастливее, чем прежде. Он замечает, что его обманула воля рода. Вот почему, осчастливленный, Тезей обыкновенно покидает свою Ариадну. Если бы страсть Петрарки обрела себе удовлетворение, то с этого момента смолкли бы его песни, как замолкает птица, когда она положит свои яйца.

Замечу кстати, что хотя моя метафизика любви должна особенно не понравиться именно тому, кто опутан сетями этой страсти, тем не менее, если доводы рассудка вообще могут иметь какую-нибудь силу в борьбе с нею, то раскрытая мною истина должна больше всего другого способствовать победе над страстью. Но, конечно, всегда останется в силе изречение древнего комика: "бессилен разум над тем, что само по себе лишено всякой разумности и меры".

Браки по любви заключаются в интересах рода, а не индивидуумов. Правда, влюбленные мнят, что они идут навстречу собственному счастью: но действительная цель их любви чужда им самим, потому что она заключается в рождении индивидуума, который может произойти только от них. Соединенные этой целью, они вынуждены впоследствии уживаться друг с другом как знают; но очень нередко чета, соединенная этой иллюзией инстинкта, которая составляет сущность страстной любви, во всех других отношениях представляет нечто весьма разнородное. Это обнаруживается тогда, когда иллюзия в силу необходимости исчезает.

Вот почему браки по любви и бывают обыкновенно несчастливы: в них настоящее поколение приносится в жертву для блага поколений грядущих. "Кто женится по любви, тот будет жить в печали", - говорит испанская пословица. Обратное дело обстоит с браками по расчету, которые большею частью заключаются по выбору родителей. Соображения, господствующие здесь, какого бы рода они ни были, по меньшей мере реальны, и сами по себе они не могут исчезнуть. В них забота направлена на благо текущего поколения, хотя, правда, и в ущерб поколению грядущему, причем это благо текущего поколения остается все-таки проблематично. Мужчина, который при женитьбе руководится деньгами, а не своею склонностью, живет больше в индивидууме, чем в роде, а это прямо противоречит истинной сущности мира, является чем-то противоестественным и возбуждает известное презрение. Девушка, которая вопреки совету своих родителей отвергает предложение богатого и нестарого человека, для того чтобы, отбросив всякие условные соображения, сделать выбор исключительно по инстинктивному влечению, приносит в жертву свое индивидуальное благо благу рода. Но именно потому ей нельзя отказать в известном одобрении, так как она предпочла более важное и поступила в духе природы (точнее - рода), между тем как совет родителей был проникнут духом индивидуального эгоизма.

В силу всего этого дело получает такой вид, как будто при заключении брака надо поступаться либо индивидуумом, либо интересами рода. И действительно, в большинстве случаев так и бывает: ведь это очень редкий и счастливый случай, чтобы условные соображения и страстная любовь шли рука об руку. Если большинство людей в физическом, моральном или интеллектуальном отношении столь жалки, то отчасти это, вероятно, объясняется тем, что браки обыкновенно заключаются не по прямому выбору и склонности, а в силу разного рода внешних соображений и под влиянием случайных обстоятельств. Если наряду с расчетом в известном смысле принимается в соображение и личная склонность, то это представляет собою как бы сделку с гением рода. Как известно, счастливые браки редки: такова уже самая сущность брака, что главною целью его служит не настоящее, а грядущее поколение.

Но в утешение нежных и любящих душ прибавлю, что иногда к страстной половой любви присоединяется чувство совершенно другого происхождения - именно настоящая дружба, основанная на солидарности взглядов и мыслей; впрочем, она большей частью является лишь тогда, когда собственно половая любовь, удовлетворенная, погасает. Такая дружба в большинстве случаев возникает оттого, что те физические, моральные и интеллектуальные свойства обоих индивидуумов, которые дополняют одни другие и между собою гармонируют и из которых в интересах будущего дитяти зародилась половая любовь, эти самые свойства, как противоположные черты темперамента и особенности интеллекта, и по отношению к самим индивидуумам восполняют одни другие и этим создают гармонию душ.

Вся изложенная здесь метафизика любви находится в тесной связи с моей метафизикой вообще, и освещение, которое она дает последней, можно резюмировать в следующих словах. Мы пришли к выводу, что тщательный и через бесконечные ступени до страстной любви восходящий выбор при удовлетворении полового инстинкта основывается на том в высшей степени серьезном участии, какое человек принимает в специфически личных свойствах грядущего поколения. Это необыкновенно примечательное участие подтверждает две истины, изложенные мною в предыдущих главах:

1) То, что неразрушима внутренняя сущность человека, которая продолжает жить в грядущем поколении. Ибо это столь живое и ревностное участие, которое возникает не путем размышления и преднамеренности, а вытекает из самых сокровенных побуждений нашего существа, не могло бы отличаться таким неискоренимым характером и такой великой властью над человеком, если бы он был существо абсолютно преходящее и если бы поколение, от него реально и безусловно отличное, приходило ему на смену только во времени.

2) То, что внутреннее существо человека лежит больше в роде, чем в индивидууме. Ибо тот интерес к специфическим особенностям рода, который составляет корень всяческих любовных отношений, начиная с мимолетной склонности и кончая самой серьезной страстью, этот интерес, собственно говоря, представляет для каждого самое важное дело в жизни: удача в нем или неудача затрагивает человека наиболее чувствительным образом; вот почему такие дела по преимуществу и называются сердечными делами. И если этот интерес приобретает решительное и сильное значение, то перед ним отступает всякий другой интерес, направленный только на собственную личность индивидуума, и в случае нужды приносится ему в жертву. Этим, следовательно, человек свидетельствует, что род лежит к нему ближе, чем индивидуум, и что он непосредственнее живет в первом, нежели в последнем.

Итак, почему же влюбленный так беззаветно смотрит и не насмотрится на свою избранницу и готов для нее на всякую жертву? Потому что к ней тяготеет бессмертная часть его существа: всего же иного желает только его смертное начало. Таким образом, то живое или даже пламенное вожделение, с каким мужчина смотрит на какую-нибудь определенную женщину, представляет собой непосредственный залог неразрушимости ядра нашего существа и его бессмертия в роде.

И считать такое бессмертие за нечто малое и недостаточное - это ошибка; объясняется она тем, что под грядущей жизнью в роде мы не мыслим ничего иного, кроме грядущего бытия подобных нам, но ни в каком отношении не тождественных с нами существ; а такой взгляд в свою очередь объясняется тем, что исходя из познания, направленного вовне, мы представляем себе только внешний облик рода, как мы его воспринимаем наглядно, а не внутреннюю сущность его. Между тем именно эта внутренняя сущность и есть то, что лежит в основе нашего сознания, как его зерно, что поэтому непосредственнее даже, чем самое сознание, и что как вещь в себе, свободная от принципа индивидуации, представляет собою единое и тождественное начало во всех индивидуумах, существуют ли они одновременно или проходят друг за другом. Эта внутренняя сущность - воля к жизни, т.е. именно то, что столь настоятельно требует жизни и жизни в будущем, то, что недоступно для беспощадной смерти. Но и с другой стороны, эта внутренняя сущность, эта воля к жизни, не может обрести себе лучшего состояния, нежели то, каким является ее настоящее; а поэтому вместе с жизнью для нее неизбежны беспрерывные страдания и смерть индивидуумов.

Освобождать ее от страданий предоставлено отрицанию воли к жизни, посредством которого индивидуальная воля отрешается от ствола рода и прекращает в нем свое собственное бытие. Для определения того, чем становится воля к жизни тогда, у нас нет никаких понятий и даже никакого материала для них. Мы можем охарактеризовать это лишь как нечто такое, что имеет свободу быть волей к жизни или не быть. Для последнего случая у буддизма есть слово Нирвана... Это - предел, который навсегда останется недоступным для всякого человеческого познания, как такового.

половой любовь философ

Размещено на Allbest.ru

Подобные документы

Поиск любви и привязанности как путь, используемый для получения успокоения от тревожности. Взаимосвязь между любовью и сексуальностью в работах З. Фрейда. Типы любви и различия видов любимого объекта. А. Шопенгауэр о ничтожности и страданиях жизни.

реферат , добавлен 17.09.2011

Артур Шопенгауэр как один из самых известных мыслителей иррационализма, мизантроп. Краткая биографическая справка из жизни философа. Черты характера и образ жизни, теоретические источники его идей. Сущность кантовского идеализма, цитаты Шопенгауэра.

презентация , добавлен 04.12.2013

Тема любви в истории философии. Любовь в античной философии. Христианское понимание любви. Тема любви в философии эпохи возрождения и нового времени. Механика эроса и искусство любви Зигнумда Фрейда и Эриха Фромма.

контрольная работа , добавлен 16.11.2006

Философия любви: анализ темы любви в литературных и философский источниках. Любовь как способ человеческого существования. Тема любви в русской философии и литературе. Псевдолюбовъ и ее формы. Результаты анкетирования людей разных полов и возрастов.

реферат , добавлен 07.11.2007

Тема любви в истории философии. Любовь в античной философии. Христианское понимание любви. Тема любви в философии в эпоху возрождения и нового времени. Механика эроса и искусство любви. Механика эроса Зигмунда Фрейда. Искусство любви Эриха Фромма.

курсовая работа , добавлен 10.05.2006

Любовь в романе М.А. Булгакова "Мастер и Маргарита". Тема любви в романе Л.Н.Толстого "Анна Каренина". Философия любви по В.Соловьеву "Смысл любви". Сегодня человечество располагает колоссальным историко-литературным материалом для осмысления феномена люб

реферат , добавлен 05.03.2006

Рассмотрение любви как феномена: психоэнергетический уровень данного явления, определяющий основной механизм взаимодействия участвующих в нем начал; глубинный космический смысл любви; любовь с точки зрения мирового блага; психология и мистификация.

реферат , добавлен 20.05.2012

Философский смысл любви. История философских размышлений о любви. Любовь в античной философии. Первое понимание любви в Мифе об андрогинах, из уст одного из персонажей диалога Платона "Пир". Понимание страсти у Аристотеля. Христианское понимание любви.

презентация , добавлен 02.12.2016

Сущность понятия любви в различных научных системах. Аналитический обзор основных психологических теорий любви. Сущность этого понятия с точки зрения философии. Анализ представлений о различных видах любви в разные исторические эпохи и в разных культурах.

курсовая работа , добавлен 20.05.2014

Гедонизм – философия наслаждения. Сексуальность и чувство независимости. Конфлюэнтная любовь по Гидденсу. Различение двух видов любви – любви небесно-возвышенной и любви приземленной. Парадигма сексуальности. "Чистые отношения" любви. Садизм и арсанизм.

Любовь – неодолимая страсть, побеждающая голос разума, толкающая людей на жертву своим благополучием, порождающая высокие творения искусства и... вдруг исчезающая, как призрак. Какая таинственная сила вводит нас в губительный возвышенный обман? Эта сила – незримая воля, половой инстинкт. Такое объяснение тайны половой любви предложил Артур Шопенгауэр.

Все любовные волнения и радости, страхи и горести, вся эта суета, способная целиком заполнить существование человека, на самом деле имеет смысл не для него самого, а только для продолжения рода. Индивиду только кажется, будто добиться благосклонности от предмета его любви важно для его собственной жизни. По сути, любовь ничего не дает ему лично в утилитарном смысле, а чаще всего даже отнимает его жизненные силы и блага. С точки зрения здравого рассудка, любовь – безумство. Если бы индивид слушался только рассудка, никакой любви быть не могло бы. Однако тогда пресеклось бы продолжение человеческого рода. Мировая воля не может этого допустить. Она «изобрела» любовь для того, чтобы обмануть рассудительный эгоизм живых существ. Благодаря этой «хитрости» воли человек, охваченный любовной страстью, воображает, будто он преследует свои эгоистичные интересы, добиваясь близости со своей возлюбленной, но когда цель оказывается достигнутой, чары вдруг исчезают – иллюзия становится ненужной. Браки по любви заключаются в интересах рода, а не индивидов.

Хотя любовь – это, по сути, стремление индивида к физическому обладанию другим индивидом ради продолжения рода, всё же возвышенная страсть любви – не то же самое, что примитивное половое влечение. Любовь направлена на конкретную особу, а не просто на представителей противоположного пола. Это тоже проявление целесообразности, воли рода. Дело в том, что воля заинтересована в рождении не просто ещё одного существа, но как можно более совершенного, гармоничного индивида. Поэтому мужчины и женщины присматриваются друг к другу, ищут соответствия и взаимодополнения своих физических и духовных особенностей. Индивидуум действует здесь бессознательно для самого себя, по поручению некоторого высшего начала – рода. Это изучение и испытание – не что иное, как размышление гения рода о том индивидууме, который может родиться от данной четы, и о комбинации его свойств. Только дух рода один может видеть с первого же взгляда, какую цену имеет женщина для него, для его целей. Великие страсти возникают обыкновенно с первого же взгляда. Избирательность, вдохновенное стремление к конкретному индивиду, а не к любому представителю противоположного пола как раз и отличают любовь от пошлого полового влечения.

Если мужчина и женщина испытывают друг к другу отвращение, – это признак того, что дитя, которое родилось бы от них, было бы дурно организованным, дисгармоничным, несчастным существом.

По каким критериям мужчины выбирают спутницу жизни?

v Главное условие, определяющее выбор мужчины и его склонность, это – возраст . Молодость и без красоты всё ещё привлекательна, красота без молодости привлекательности лишена.

v Второе условие, это – здоровье : хронические болезни совершенно отталкивают нас, потому что они переходят на ребенка.

v Третий момент – сложение , так как оно служит основой родового типа.

v Четвертый момент – известная полнота тела , она обещает обильное питание плода.

v Лишь в последнюю очередь принимается во внимание красота лица .

По каким признакам женщины выбирают спутника жизни?

Ø Женщины отдают предпочтение мужчинам в возрасте30-35 лет . Причина заключается в том, что в этом возрасте производительная сила мужчины достигает своей кульминации. Женщины обращают мало внимания на красоту, на красоту лица. Их привлекает главным образом сила и храбрость мужчины, широкие плечи, узкие бедра, прямые ноги, мускульная сила.

Ø Вторая категория мотивов, лежащих в основе половой любви, – это та, которая относится к психическим свойствам. Это прежде всего сила воли , решительность и смелость , правдивость и сердечная доброта .

Браки по любви часто заключаются между совершенно различными в духовном отношении людьми. Например, он – грубый, сильный и ограниченный, она – нежная, чуткая, тонко мыслящая, образованная, эстетически восприимчивая, или он – гениален и образован, она – дурёха. Причина в том, что здесь действует не интеллект, а инстинкт . Бог любви Амур в древности изображался слепым.

Идеи Шопенгауэра не были востребованы обществом при жизни философа. Его книги не раскупались, сам он был малоизвестен несмотря на многочисленные попытки популяризировать свое учение (чтение лекций в Берлинском университете, выступления на заседаниях Королевского общества Норвегии и пр.). Но ситуация неожиданно меняется, и лишь к концу жизни его философия становится популярной не только в Германии, но и далеко за её пределами. Очевидно, это связано с расширением иррационализма, с усилением критики рационализма, потерей веры в неограниченные возможности разума, в его притязания решить все проблемы. У Шопенгауэра появилась возможность сказать: «Закат моей жизни стал зарёй моей славы». Рихард Вагнер посвящает Шопенгауэру свой оперный цикл «Кольцо нибелунгов» .

Шопенгауэр чутко уловил и выразил иррационалистическую тенденцию, которая начала пробиваться в западно-европейской культуре. Его идеи оказали непосредственное влияние на философию Ф. Ницше и психоанализ. Шопенгауэр показал, что можно построить философию, противоположную Гегелю. Шопенгауэр о "женщинах", "О ничтожестве и горестях жизни" .

МЕТАФИЗИКА ПОЛОВОЙ ЛЮБВИ.*

АРТУР ШОПЕНГАУЭР.

Мы привыкли видеть поэтов занятыми изображением половой любви. Именно она составляет, как правило, главную тему всех драматических произведений, - как трагических, так и комических, как романтических, так и классических, как индийских, так и европейских. Является она и предметом лирической, а равно и эпической поэзии, особенно если причислить к ней высокие штабеля романов, которые уже несколько веков являются на свет во всех цивилизованных странах Европы с тою же регулярностью, что и плоды земные. Все эти произведения, по основному содержанию своему, суть не что иное, как разносторонние, то краткие, то подробные описания рассматриваемой страсти. А самые удачные из этих описаний, как, например, "Ромео и Юлия", "Новая Элоиза", "Вертер", обрели бессмертную славу. И если, тем не менее, Рошфуко полагает, что страстная любовь все равно что духи, - все о них говорят, но никто не видел1, - и если даже Лихтенберг2; в своем сочинении "О силе любви" оспаривает и отрицает реальность и естественность этой страсти, то это большая ошибка. Ибо невозможно, чтобы нечто чуждое и противное человеческой природе, нечто эфемерно шутовское, неустанно изображал гений поэтов всех времен, а человечество принимало с неизменным одобрением; ведь без истины не может быть прекрасного в искусстве: Прекрасна истина, она лишь нам мила"3.

И в самом деле, опыт, пусть даже не повседневный, свидетельствует, что предстающее обычно лишь мимолетной, легко укротимой склонностью при известных обстоятельствах возрастает до страсти, превосходящей любую другую и преодолевающей все опасения, все препятствия с невероятной мощью и выдержкой, так что для ее удовлетворения не колеблясь рискуют жизнью, и даже прощаются с нею, если это удовлетворение остается совершенно недоступным. Вертеры и Якопо Ортисы4 существуют не только в романе - каждый год обнаруживается их в Европе не менее чем полдюжина; sed ignotis perierunt mortibus illi5; ибо их страдания не находят себе иного летописца, кроме конторского писаря или газетного репортера. И все же читатели уголовной хроники в английских и французских газетах подтвердят верность моего замечания. Но еще более числом тех, кого эта же самая страсть приводит в умалишенный дом. Наконец, каждый год обнаруживается то один, то другой случай самоубийства пары влюбленных, на пути которых встали внешние обстоятельства, причем одно кажется мне необъяснимым: как люди, уверенные во взаимной любви и предвкушающие в наслаждении ею высшее блаженство, не предпочтут крайними мерами избавиться от всех условностей и претерпеть любые беды, - тому, чтобы утратить вместе с жизнью и то счастье, выше и больше которого для них немыслимо ничто на свете. Что же до низших степеней и простых порывов этой страсти, то они у всякого человека ежедневно перед глазами и, пока он еще не стар, чаще всего также и в сердце. Итак, после всего здесь упомянутого, невозможно сомневаться ни в реальности, ни в важности нашего предмета, и вместо того, чтобы удивляться, что и философ делает своею темой эту вечную тему всех поэтов, стоило бы подивиться тому, что вещь, играющая повсюду в человеческой жизни столь значительную роль, до сих пор почти вовсе не рассматривалась философами и остается для них неразработанным сюжетом. Больше всех этим занимался Платон, особенно в "Пире" и "Федре": однако то, что он говорит на эту тему, остается в области мифов, шуток и притч, а кроме того, большей частью, касается греческой любви к мальчикам. То немногое, что говорит о нашей теме Руссо в своем "Рассуждении о неравенстве"...6, ложно и неудовлетворительно. Кантовское обсуждение вопроса, в третьем разделе сочинения "О чувстве возвышенного и прекрасного"7, очень поверхностно и написано без знания дела, а потому отчасти также неверно. Наконец, то, как Платнер обращается с этой темой в своей "Антропологии", э 1347 и след., всякий признает плоским и неглубоким. Напротив, определение Спинозы своей чрезмерной наивностью заслуживает того, чтобы его привести: "Любовь есть удовольствие, сопровождаемое идеей внешней причины"8. Следовательно, мне нет нужды ни опровергать, ни использовать предшественников, - предмет сам напрашивался ко мне и сам собою вступил в общую связь моего миросозерцания. - Менее всего ожидаю я одобрения от тех, кем самим повелевает эта страсть и кто в силу этого пытается выразить свои бурные чувства в тончайших, эфирнейших образах, - им мой взгляд покажется слишком физическим, слишком материальным; как бы метафизичен, даже трансцендентен он ни был в основе своей. Пусть они для начала обдумают вот что: тот предмет, что сегодня вдохновляет их мадригалы и сонеты, - родись он восемнадцатью годами раньше, не привлек бы ни единого их взгляда. Ибо всякая влюбленность, каким бы эфирным созданием она ни представала, коренится всецело в половом влечении, да и сама она есть лишь точнее определенное половое влечение, специфицированное, индивидуализированное (в самом точном смысле этого слова). И если, памятуя об этом, взглянуть теперь на важность той роли, которую играет половая любовь, во всех ее оттенках и нюансах, не только в романах, но и в действительной жизни, где она является могущественнейшим и активнейшим из всех мотивов, кроме разве любви к жизни, - где она владеет половиной сил и помыслов младшего поколения человечества, составляет конечную цель почти всякого человеческого устремления, оказывает в конце концов отрицательное влияние на важнейшие дела, всякий час прерывает серьезнейшие наши занятия, смущает временами даже величайшие умы, осмеливается вмешиваться со своими пустяками в переговоры государственных мужей и поиски ученых, умело подбрасывает свои любовные посланьица, свои заветные локончики даже в министерские портфели и философские манускрипты, что ни день, затевает самые путаные, самые скверные интриги, требует себе в жертву иногда жизнь или здоровье, а подчас, богатство, положение и счастье человека, - да что там, делает честного во всем другом человека бессовестным, верного - предателем, - и значит, в целом предстает неким злокозненным демоном, стремящимся все исказить, запутать и низвергнуть, - это ли не повод воскликнуть: из чего шум?9 Для чего мольбы и неистовства, страхи и бедствия? Речь ведь идет лишь о том,чтобы каждый петушок нашел свою курочку*: чего же ради такая мелочь должна играть столь важную роль и беспрерывно нарушать и путать столь хорошо налаженную жизнь человека? Но пред серьезным исследователем дух истины мало-помалу откроет ответ: то, о чем здесь идет речь - не мелочь; более того, важность дела совершенно соразмерна серьезности и рвению занимающихся им. Конечная цель всех любовных интриг, разыгрываются ли они на котурнах или на цыпочках, действительно важнее всех прочих целей в человеческой жизни, а потому всецело достойна предельной серьезности, с которой всякий стремится к

* Я не смел здесь выразиться буквально; поэтому читатель при желании может сам перевести эту фразу на Аристофанов язык.

Все любовные интриги нынешнего поколения вместе взятые суть поэтому для человеческого рода серьезнейшее meditatio compositionis generationis futurae, e quae iterum pendent innumerae generationes10. Именно на этой чрезвычайной важности дела... основаны весь пафос и вся возвышенность в делах любви, трансцендентность ее восторгов и страданий, которые уже веками неустанно представляют нам поэты во множестве примеров; ибо никакая, самая интересная тема не сравнится с этой, затрагивающей родовое благо и несчастье и относящейся к другим, которые касаются лишь блага индивидов, как тело относится к плоскости. Именно поэтому так трудно сделать драму интересной без любовной интриги, поэтому же, с другой стороны, эта тема не изнашивается даже от ежедневного употребления.

То, что в индивидуальном сознании проявляется как половое влечение вообще и не направлено на определенного индивида другого пола, то в себе и вне сферы явления есть просто воля к жизни. Но то, что является в сознании как половое влечение, направленное на определенного индивида, то в себе есть воля к жизни в некоем, строго определенном индивидуальном воплощении. В этом случае половое влечение, хотя в себе оно есть лишь субъективная потребность, умеет очень искусно скрываться под маской объективного восхищения и тем самым обманывать сознание; ибо такая военная хитрость нужна природе для достижения ее целей. Но, - каким бы объективным и возвышенным ни казалось это восхищение, то, что при всякой влюбленности, тем не менее, в виду имеется исключительно порождение индивида определенного свойства, подтверждается прежде всего тем, что существенна здесь не ответная, например, любовь, а обладание, т.е. физическое наслаждение. Поэтому достоверность первой не может утешить при отсутствии второго; более того, не один уже человек в подобном положении покончил с собой. Напротив, люди сильно любящие, если не могут добиться взаимности, довольствуются обладанием, т.е. физическим наслаждением. Это доказывают все браки по принуждению, а равно и те, когда благосклонность женщины, вопреки ее отвращению, покупается большими дарами или иными жертвами; и даже случаи изнасилования. Порождение именно этого, определенного ребенка есть истинная, даже если не осознаваемая самими действующими лицами, цель всего любовного романа; способ, каким эта цель достигается, есть дело десятое. - Как бы громко ни возопили здесь тонкие, сентиментальные, а особенно влюбленные души о грубом реализме моего взгляда на вещи, - они, однако, заблуждаются. Точная определенность индивидуальностей в следующем поколении, разве это не более высокая и достойная цель, чем все их бурные переживания и сверхчувственные мыльные пузыри? Да и может ли среди земных целей встретиться цель больше и важнее этой? Она одна соответствует той глубине, с которой переживаем мы страстную любовь, - той серьезности, с которой эта любовь выступает пред нами, и той важности, которую придает она даже мелкому в ее причинах и во всех ее владениях. Лишь поскольку предполагают эту цель, как подлинную, все подробности, все муки и старания по достижению любимого предмета предстают соразмерными сути дела. Ибо не что иное, как будущее поколение, просится в бытие, во всей своей индивидуальной определенности, посреди всех усилий и хлопот. Да и само оно дает о себе знать уже в том осмотрительном, серьезном и даже капризном выборе предмета удовлетворения полового влечения, который и называют любовью. Нарастающая симпатия двух влюбленных есть, собственно, уже воля к жизни нового индивида, которого они могут и желают произвести на свет; ведь уже во встрече их страстных взглядов вспыхивает его новая жизнь и проявляется как гармоническая, органическая в будущем индивидуальность. Они чувствуют страстное желание подлинного соединения и слияния в единое существо, чтобы жить затем только лишь в нем; и это желание обретает исполнение в том, кого они порождают, ведь в нем продолжают жить наследуемые свойства их обоих, слитые и соединенные в Одно Существо. Напротив, взаимная, решительная и устойчивая неприязнь между мужчиной и женщиной указывает на то, что их возможный потомок был бы лишь плохо организованным, в себе дисгармоничным, несчастным существом... Но то, что, в конечном счете, с такой силой избирательно влечет друг к другу двух индивидов противоположного пола, - есть воплощающаяся лишь в целом роде воля к жизни, которая предчувствует соответствующую своим целям объективацию собственной сущности в том индивиде, которого они могут произвести на свет. А именно, он получит от отца волю или характер, от матери же - интеллект; телосложение - от обоих, однако фигура будет в большей степени напоминать отцовскую, а рост - соответствовать материнскому, согласно закону, проявляющемуся в помесях у животных и основанному главным образом на том, что размер плода должен соответствовать размеру матки. Как совершенно необъяснима особенная, присущая только одному человеку индивидуальность, так же точно неисследима до конца столь же особенная, индивидуальная страсть двух любящих людей, - да ведь в глубочайшей основе своей они и суть одно и то же: первая есть explicite то, чем implicite была вторая. И в самом деле, моментом первоначального возникновения нового иддивидуума, подлинным punctum saliens11 его жизни следовало бы считать тот момент, когда его родители только начинают любить друг друга, to fancy each other12, как называет это очень удачная английская поговорка, - и, как было сказано, во встрече их пристальных и страстных взглядов возникает первозачаток нового существа, который, конечно, как и большинство зачатков, чаще всего бывает раздавлен. Этот новый индивидуум есть, в своем роде, новая (Платоновская) идея, - и как все идеи с великою силой стремятся в бытие, жадно облекаясь для этого материей, которая распределяется между ними всеми законом причинности, - точно так же и эта, особенная идея человеческой индивидуальности властно жаждет своей реализации. Именно эта жажда и сила и есть взаимная страсть двух будущих родителей. Она знает бесчисленное множество степеней, две крайности в ряду которых можно все же назвать Aphrodite Pandemos и Ourania13, - по сущности же своей она тем не менее всюду одна и та же. Напротив, по степени своей она будет тем более могучей, чем она индивидуализированнее, т.е. чем более любимый индивид с его особенными свойствами один подходит для удовлетворения желания и потребности любящего, обусловленных собственной его индивидуальностью. От чего же именно это зависит, нам станет ясно в дальнейшем. Прежде всего и существенным образом любовная склонность направлена на здоровье, силу, красоту, а следовательно, также на юность; поскольку воля желает получить прежде всего родовой характер человечества, как основу всякой индивидуальности; обыденный флирт (Aphrodite Pandemos) идет лишь немногим далее. К этому присоединяются затем более частные требования, которые мы подробно будем исследовать ниже, и с которыми, если они предвкушают себе удовлетворение, нарастает и страсть. А высшие степени ее возникают из такого взаимного соответствия двух индивидуальностей, благодаря которому воля, т.е. характер отца, в соединении с интеллектом матери, образуют именно того индивида, по которому воля к жизни вообще, воплощающаяся в целом роде, томится соразмерной своему величию, но именно поэтому превосходящей меру смертного человеческого сердца страстью, мотивы которой так же точно недосягаемы человеческому интеллекту. Таково поэтому существо подлинной, великой страсти. - И чем совершеннее взаимное соответствие двух индивидов, во всех многочисленных отношениях, которые мы должны будем рассмотреть далее, - тем сильнее будет в результате их взаимная страсть. Поскольку же не существует двух совершенно одинаковых индивидов, всякому определенному мужчине будет полнее всего соответствовать, всегда в рассуждении того, что должно быть порождено ими, - одна определенная женщина. И как редок случай их встречи, так же редка и действительно страстная любовь. Поскольку в то же время возможность таковой заложена в каждом из нас, нам понятны изображения ее в творениях поэтов. - Именно потому, что любовная страсть сосредоточена, собственно, на том, что должно быть произведено на свет, и что в этом ее основа, - между двумя молодыми и образованными людьми разного пола может, - вследствие согласия их убеждений, их характеров, их душевного склада, - существовать дружба без малейшей примеси половой любви; в этом последнем отношении между ними возможна даже известная антипатия. Причину этого надо искать в том, что порожденный ими ребенок будет наделен дисгармоничными телесными или душевными качествами, короче говоря, его существование и природа не будут соответствовать целям воли к жизни, как она воплощается в роде. В противоположном случае при разнородности убеждений, характеров и духовного склада и при возникающей оттого взаимной антипатии и даже злобе, может все же возникнуть и сохраниться половая любовь, причем тогда она закрывает глаза на все это: и если она приведет к браку, то он будет очень несчастным.

Все поэтические, все драматические, все художественные произведения - не что иное как изображение половой любви. Удивляться мы должны не тому, что и философ решил избрать своей темой эту постоянную тему всех поэтов, а тому, что предмет, который играет столь значительную роль во всей человеческой жизни, до сих пор почти совсем не подвергался обсуждению со стороны философов и представлял для них неразработанный материал.

Вся влюбленность, какой бы эфирный вид она себе ни придавала, имеет свои корни исключительно в половом инстинкте. Почему же такой пустяк должен играть столь серьезную роль и беспрестанно вносить раздор и смуту в стройное течение человеческой жизни? В этих фривольных шашнях любви созидаются будущие поколения. Все любовные истории каждого наличного поколения, взятые в целом, представляют собою, таким образом, серьезную «думу всего человечества о создании будущего поколения». Воля индивидуума выступает в своем повышенном качестве, как воля рода. Эта важность и есть то, на чем зиждется пафос и возвышенный строй любовных отношений, трансцендентный момент восторгов и страданий любви. То, что в индивидуальном сознании сказывается как половой инстинкт вообще, без сосредоточения на определенном индивидууме другого пола, это воля к жизни, просто как таковой. Направленный на определенную личность - воля к тому, чтобы жить в качестве строго определенного индивидуума. Разве точное определение индивидуальностей грядущего поколения не является гораздо более высокою и достойной целью, чем все безмерные чувства и мыльные пузыри. Если истинною целью любви считать это, то окажутся соответствующими делу все околичности любовного романа, все бесконечные усилия и муки, с которыми связано стремление к любимому существу. Сквозь все эти порывы и усилия пробивается в жизнь грядущее поколение во всей своей индивидуальной определенности. Трепет этого поколения слышится уже в том осмотрительном, определенном и прихотливом выборе, взрастающая склонность двух любящих существ - это уже собственно воля к жизни нового индивидуума. И наоборот, решительное и упорное отвращение, которое испытывают друг к другу мужчина и девушка - доказательство того, что дитя, которое они могли бы произвести на свет, было бы дурно организованное, внутренне дисгармоничное, несчастное существо. Как необъяснима в каждом человеке его особая индивидуальность, так же точно необъяснима и индивидуальная страсть двух влюбленных. Оба эти явления в своей глубочайшей основе - одно и то же: первое во внешнем то, чем последнее было внутренним. Самый первый момент зарождения нового индивидуума, истинно критическую точку его жизни, надо видеть в том мгновении, когда его родители начинают друг друга любить. Этот новый индивидуум - новая (Платонова) идея, как все идеи с величайшей напряженностью стремятся принять форму явления, жадно набрасываясь для этого на материю. Эта жадность и это напряжение и есть взаимная страсть будущих родителей. Что касается ее степени - она тем более могущественна, чем более индивидуализирована. Эгоизм так глубоко коренится в свойствах всякой индивидуальности вообще, что когда необходимо пробудить к деятельности - то единственно надежными стимулами для этого являются его эгоистические цели. Природа может достигнуть своей цели, внушив индивидууму иллюзию. Ему кажется личным благом то, что на самом деле составляет благо только для рода. Индивид служит для рода, воображая, что служит самому себе. Эта иллюзия - инстинкт. В подавляющем большинстве случаев - это мысль рода, которая предуказывает воле то, что полезно ему. Так как воля стала здесь индивидуальной, то ее необходимо обмануть, чтобы ей казалось, будто она идет навстречу индивидуальным целям. В целом об инстинктах вообще - инстинкт повсюду выступает как деятельность, будто бы руководимая идеей цели, но в действительности совершенно чуждая последней. Инстинкт существует у человека, который в противном случае хотя и мог бы понимать цель полового общения, но не стремился бы к ней с должным усердием, то есть даже в ущерб своему индивидуальному благополучию. Иллюзия сладострастия внушает мужчине будто он найдет самое большое наслаждение в объятиях женщины, которая пленяет его своей красотой. Именно поэтому человек чувствует себя обманутым, иллюзия исчезает, когда цель достигнута.

Шопенгауэр берется анализировать что и почему мужчин привлекает в женщинах - телосложение, возраст и красота. Женщина ищет в мужчине специфическо мужских качеств, интеллектуальность все равно наследуется от женщины. Брак заключается не ради остроумных собеседований, а для рождения детей. Если женщина утверждает, что она влюбилась в ум мужчины, то это - суетная и смешная выдумка ил же аномалия выродившегося существа. Это абсолютные качества. Относительные - рассчитаны на то, чтобы восстановить существующий уже с изъяном родовой тип. Имеет более определенный, решительный и исключительный характер. Страстная любовь ведет свое начало от этих относительных мотивов, и только обыкновенная легкая склонность вытекает из мотивов абсолютных. Каждый индивидум стремится подавить свои слабости, недостатки и уклонения от нормального человеческого типа в соединении с другою особью для того, чтобы они не повторились в их будущем дитяти.

Любовь маленького мужчины к большим женщинам будет особенно страстна, если он сам родиться от высокого отца и только благодаря влиянию матери остался невысоким: от отца он унаследовал такую систему сосудов и такую ее энергию, которые могли бы снабжать кровью большое тело. Если его отец и дед были также невысокого роста, то эта склонность не будет уже так заметна.

Белокурые волосы и голубые глаза - некоторая игра природы, белый цвет кожи не естествен для людей, а природная кожа - черная или коричневая, как у наших родоначальников - индусов. Каждый белый человек - это человек вылинявший. В половой любви природа стремится обратно к черным волосам и темным глазам. Всякий предпочитает темперамент, противоположный собственному, но лишь в той мере, в какой последний отличается полной определенностью.

Когда молодые люди внимательно рассматривают друг друга - это размышление гения рода о том индивидууме, который может родиться от данной четы. Во всех людях, способных к деторождению, гений рода размышляет о грядущем поколении. Созидание последнего - вот та великая работа, которой неустанно занимается Купидон в своих делах, в своих мечтах и мыслях. Сравнительно с важностью его великого дела, которое касается рода и его грядущих поколений, дела индивидуумов в их эфемерной совокупности очень мелки, поэтому Купидон всегда готов без дальней думы принести эти индивидуумы в жертву. Ибо он относится к ним как бессмертный к смертным.

Интенсивность влюбленности возрастает с ее индивидуализацией, обыкновенное половое влечение пошло, так как чуждо индивидуализации, оно направлено на всех и стремится к сохранению рода только в количественном отношении, без достаточного внимания к его качеству. Тоска любви, печаль - это вздохи гения рода, который видит, что здесь ему суждено обрести или потерять незаменимое средство для своих целей, и потому он глубоко стонет. Только род имеет бесконечную жизнь, и поэтому только он способен к бесконечным желаниям, к бесконечному удовлетворению и к бесконечным скорбям. В любви все это заключено в тесную грудь смертного существа: что же удивительного, если эта грудь иногда готова разорваться и не может найти выражения для переполняющих ее предчувствий бесконечного блаженства или бесконечной скорби. Утрата любимой женщины составляет для страстно влюбленного такую скорбь, горше которой нет ничего: эта скорбь имеет характер трансцендентный, она поражает человека не как простой индивидуум, а в его вечной сущности, в жизни рода, чью специальную волю и поручение он исполнял своей любовью. Исключительно перед интересами рода отступают честь, долг и верность, которые до сих пор противостояли всяким другим искушениям и даже угрозам смерти. А. Шопенгауэр цитирует Шамфора: «Когда мужчина и женщина питают друг к другу сильную страсть, то мне всегда кажется, что каковы бы ни были разлучающие их препоны (муж, родные и т.д.), влюбленные предназначены друг другу самой природой, имеют друг на друга божественное право, вопреки законам и условностям человеческого общежития». Большая часть «Декамерона» представляет собою не что иное, как издевательство и насмешку гения рода над правами и интересами индивидуумов, над интересами, которые он попирает ногами. С такою же легкостью гений рода устраняет и обращает в ничто все общественные различия и тому подобные отношения. Как пух сдувает он со своего пути все подобные условности и соображения человеческих уставов. В драмах, романах, комедиях - молодые люди борются за свою любовь. Стремления эти представляются нам настолько важнее, возвышеннее и потому справедливее, чем всякое другое ему противодействующее стремление. Обыкновенно гений рода достигает своих целей, и это, как соответствующее художественной справедливости, дает зрителю удовлетворение.

Потому как он чувствует, что цели рода значительно возвышаются над целями индивидуума. В некоторых неестественных комедиях были попытки представить все дело в обратном виде и упрочить счастье индивидов в ущерб целям рода, но тогда зритель чувствует ту скорбь, какую испытывает при этом гений рода.

Что интересно, что введение Шопенгауэром фигуры гения рода, которое поначалу кажется слишком абстрагированным, придание любви трансцендентного измерения, действительно вводит все представления в систему. Там, где он говорит о драме и литературе, это как ключ... Начинаешь постигать суть драмы, начинаешь действительно чувствовать систему там, где речь идет о любви в литературе. И что особенно интересно - совершенно нерациональные впечатления, которые едва ли зачастую возможно описать, также приходят в систему, и оказываются понятными именно что рационально. Как интересно можно было бы иначе этого достигнуть? Вообще введение трансцендентной фигуры гения рода вводит вопрос о любви у Шопенгауэра чуть ли не в романтическую традицию.

Если на высших ступенях влюбленности его мысли получают возвышенную и поэтическую окраску, если они принимают даже трансцендентное и сверхфизическое направление, в силу которого он, по-видимому, совершенно теряет из виду свою настоящую, очень физическую цель, то это объясняется тем, что он вдохновлен теперь гением рода, дела которого бесконечно важнее, чем все касающееся только индивидуумом. Именно смутное сознание того, что здесь совершается событие такой трансцендентной важности, - вот, что поднимает влюбленного столь высоко над всем земным, даже над самим собой.

Это поручение воли, объективирующейся в роде. Воля человека попадает в водоворот воли рода. Удовлетворенная страсть тоже нередко ведет к несчастью. Ее притязания нередко так сильно сталкиваются с личным благополучием влюбленного, что подрывают последнее, так как они несоединимы с прочими сторонами его существования и разрушают построенный на них план его жизни. Вот почему древние и изображали Амура слепым.

На свете был не один Петрарка: их было много - людей, которые неудовлетворенную тоску своей любви должны были в течении всей своей жизни влачить на себе как вериги, как оковы на ногах и в одиночестве лесов изливать свои стоны. Гений рода ведет постоянную борьбу с гениями - хранителями индивидуумов. Род, в котором лежат корни нашего существа, имеет для нас более близкое и раннее право, чем индивидуум. Это чувствовали и древние, и потому они олицетворяли гений рода в Купидоне: несмотря на свой детский облик, это был неприязненный, жестокий и оттого обесславленный бог, капризный, деспотичный демон, но в то же время - владыка богов и людей.

Отпущенный духом рода человек снова впадает в свою первоначальную ограниченность и скудость; и с изумлением видит, что после стольких высоких и героических и беспредельных исканий, он не получил другого наслаждения, кроме того, которое связано с обычным удовлетворением полового инстинкта.

Если доводы рассудка вообще могут иметь какую-нибудь силу в борьбе с нею, то раскрытая мною истина должна больше всего другого способствовать победе над страстью. И особенно еще про разочарование - видимо, он ко всей своей несчастливой жизни, не допускал любви просвещающей, просветляющей, развивающей. Должен же быть какой-то еще гений с другими функциями и интересами.

Браки по любви бывают обыкновенно несчастливы - в них настоящее поколение приносится в жертву для блага поколений грядущих. Браки по расчету - в них забота направлена на благо текущего поколения, хотя и в ущерб грядущему поколению. Мужчина, который при женитьбе руководится деньгами, а не своей склонностью, живет больше в индивидууме, чем в роде. В силу этого дело получает такой вид, как будто при заключении брака надо поступаться либо индивидуумом, либо интересами рода. Если наряду с расчетом принимается в соображение и личная склонность, то это представляет собою как бы сделку с гением рода. Дружба - основанная на солидарности взглядов и мыслей; но она большей частью появляется уже тогда, когда собственно половая любовь уже удовлетворена. Все свойства индивидов, которые дополняют одни другие и между собой гармонируют, как противоположные черты темперамента и особенности интеллекта, также и по отношению к самим индивидам восполняют одни другие и создают гармонию душ.

Значительной школы учеников Шопенгауэр не создал, но к числу его ближайших сподвижников могут быть отнесены Ю. Фрауэнштедт и П. Дейсен. Под его влияние попал философ Ю. Банзен. «Соединить» Гегеля с Шопенгауэром попытался в своем варианте вселенского пессимизма Эдуард Гартман. Те или иные отзвуки шопенгауэровской концепции не трудно обнаружить у американского прагматиста У. Джемса, французского «философа жизни» А Бергсона неогегельянца Б. Кроче, немецкого экзистенциалиста К. Ясперса и австрийского психоаналитика З. Фрейда. Еще ближе, чем Фрейд, подошел к Шопенгауэру другой психоаналитик -- К. Г. Юнг. Но прежде всего конечно, следует вспомнить Фридриха Ницше, который в годы молодости считал Шопенгауэра своим наставником: третии раздел его «Несвоевременных размышлений» (1874) так прямо и называется: «Шопенгауэр-воспитатель».

Вырабатывая собственные методологические установки, Ницше резко усилил свойственные уже самому Шопенгауэру мотивы волюнтаризма и элитарности. А вместо единой Мировой Воли он ввел конгломерат массы противоборствующих друг с другом центров Воли к власти.