Человек в реанимации что значит. Отделение реанимации, или Почему нельзя навещать тяжелобольных? Как учатся по специальности «анестезиология и реанимация»

Несколько месяцев назад у краснодарской студентки Нины Прокопенко сильно заболела бабушка. Нина бросила экзамены и срочно поехала в родную станицу, чтобы вместе с родителями и младшей сестрой навестить близкого человека. Никто не знал, выкарабкается ли пенсионерка, увидят ли родные её живой ещё раз. Но Нина и представить не могла, что на пути к этой и без того тяжёлой встрече ей предстоит столкнуться с сопротивлением медперсонала.

«Когда мы приехали в больницу, нас не хотели пускать к бабушке в реанимацию, — рассказывает девушка. — Нам объясняли это запретом главного врача и заботой о пациентах. Мол, вы можете занести заразу, сделать хуже и так далее. Пришлось долго ругаться и использовать все возможные аргументы, чтобы нас всё-таки пустили ненадолго к бабушке. А если бы мы оказались менее настойчивыми? Если бы за эти два часа она умерла? Кто бы за это ответил?»

К сожалению, такими вопросами приходится задаваться многим россиянам. В российском законодательстве нет ограничений на посещение реанимационных отделений в больницах, но при этом отсутствуют и внятные единые правила. Порядок доступа обычно определяет руководство самих медицинских учреждений, поэтому везде — по-разному. Возникающие из-за этого проблемы и жалобы людей породили целое общественное движение, выступающее за упорядочивание системы. Так появился проект «Открытая реанимация», созданный благотворительным фондом Константина Хабенского, фондом помощи хосписам «Вера», фондом «Детский паллиатив» и Агентством стратегических инициатив. Они поставили своей целью объединить усилия всех заинтересованных сторон в поиске компромиссов по вопросу посещения реанимаций.

Чтобы повлиять на ситуацию, общественники дошли до президента России. Во время «Прямой линии» с Владимиром Путиным в апреле 2016 года тему допуска родственников в реанимации поднял Константин Хабенский . И хотя он в первую очередь спрашивал про юных пациентов, на деле получилось, что проблема была поднята во всей её широте.

«Объяснять не надо, что человеку, открывшему глаза, фактически вернувшемуся с того света, важно видеть не только потолок, но и чувствовать тепло рук и так далее, — сказал известный актёр. — Но на местах получается, что к этому закону могут делать добавочки. На местах они иногда бывают сумасшедшие и являются просто препонами. Хотя я понимаю, что у нас врачи и директора хотят, чтобы было и стерильно, и все по порядку. Но, тем не менее, иногда доходит до сумасшествия».

Глава государства тогда пообещал помочь и дал соответствующее поручение. В результате Министерство здравоохранения РФ направило в регионы информационно-методическое письмо «О правилах посещения родственниками пациентов в отделениях реанимации и палатах интенсивной терапии». Это привело к подвижкам, но проблемы всё равно остались.

Посещение — не пребывание

В начале июля депутаты Государственной думы рассмотрели в первом чтении законопроект о внесении изменений в часть 1 статьи 79 федерального закона № 323 «Об основах охраны здоровья граждан в Российской Федерации». К началу августа они должны представить поправки и сделать следующий шаг.

Законопроект изучили в фонде помощи хосписам «Вера» — и обратили внимание на один из пунктов. В нём говорится о необходимости предоставлять родственникам «возможность посещения» пациентов структурного подразделения медицинской организации, оказывающего реанимационные мероприятия. При этом в фонде отмечают, что сразу в нескольких статьях уже действующего федерального закона для родных тяжелобольных пациентов чётко прописана возможность совместного пребывания с ними в больнице. Даже неспециалисту ясно, что слово «пребывание» больше соответствует запросам общества, чем «посещение». И получается, что поправка с такой формулировкой может быть даже шагом назад, так как в существующем ФЗ № 323 родителям разрешено находится в отделениях реанимации и интенсивной терапии вместе с детьми.

«Мы считаем, что у любого тяжелобольного человека должно быть право круглосуточно находиться рядом с близкими или право на круглосуточное посещение, — говорит pr-директор фонда помощи хосписам „Вера“ Елена Мартьянова . — А если в законе будет написано „посещение“ вместо „пребывания“, то это может привести к ограничениям. Родителей тяжелобольных детей, которым помогает фонд, и так зачастую пускают в реанимацию всего на 15 минут в день. И это вполне соответствует понятию „организация возможности посещения“. Возможность есть — не поспоришь. При этом врач в любой момент может отменить посещение. А остальное время дети лежат совершенно одни, и это для них огромная травма. Мы знаем случаи, когда в реанимации ребёнку становилось хуже, появлялись пролежни. Этого могло не быть, если бы рядом находились родители».

По её словам, здесь не может быть мелочей и если уж вносить поправки в закон, то они должны быть максимально чёткими. Нужно разрешить круглосуточное посещение, а для отдельных категорий пациентов — пребывание. А иначе, какой смысл в изменениях, если они позволят трактовать закон не в пользу родственников и пациентов?

Многие с радостью восприняли недавнюю новость о том, что реанимации всех больниц Москвы теперь будут круглосуточно открыты для посещения родственниками пациентов. Но и в этом случае речь идет не о совместном пребывании с больным. В большинстве случаев даже там, где к родственникам пациентов относятся лояльно, скорее уместно слово «посещение».

Примером может служить Краснодарская краевая больница № 1. В ней чётко регламентировано время нахождения родственников в реанимации. Они могут приходить с 10 до 12 утром и с 16 до 19 вечером. Такое расписание в медучреждении объясняют особенностями его работы. Здесь считают такой подход правильным.

«Законодательные изменения давно назрели, — говорит заведующий отделением анестезиологии-реанимации ККБ № 1 Иван Шолин . — Слава богу, в нашей больнице знают о пользе допуска родственников в реанимацию. А важно, чтобы по такому пути шли даже там, где этого не понимают. Но нельзя доводить до того, чтобы граждане начали ломать ногами двери в реанимацию с требованием сию секунду их пропустить, потому что это закон. Это не всегда возможно, каждая больница работает по своему графику. Наверно нужно подходить дифференцированно и оставить на усмотрение больниц регламент посещения. Если доктор говорит, что сейчас нельзя, значит, нельзя. Не потому, что он вредный, а из-за обстоятельств. Я считаю, что разрешать круглосуточное посещение — это немножко перегиб. Ночью должен быть охранительный режим для пациентов, люди должны спать».

Не противники, а союзники

По словам Ивана Шолина, в Краснодарской краевой больнице № 1 приветствуют и даже пропагандируют посещение пациентов реанимации по многим причинам. Благодаря общению с родственниками они не чувствуют себя брошенными, оторванными от жизни и быстрее выздоравливают. К примеру, поддержка близких людей очень важна для больных, выходящих из комы. Пожилым пациентам свидания необходимы потому, что они препятствуют развитию реанимационного делирия, то есть спутанности сознания. Также в реанимации краевой больницы людей учат ухаживать за родными после выписки. Без этого не обойтись, если человек получил травму, которая будет ограничивать его физическую активность. Немаловажно и то, что допуск родственников в реанимацию в целом улучшает отношение к медикам.

«Если человек не знает, как лечат его родственника, может возникать негатив, — продолжает Иван Шолин. — И совсем другое дело, когда он зашёл в реанимацию и видит, что сестричка вообще не присаживается второй час. Что она вовремя помыла больного, что-то поправила, подала водички. От этого растёт уважение к медицинскому работнику. Поэтому я обеими руками за то, чтобы пускать пациентов».

В реанимацию Краснодарской больницы закрыт вход детям до 14 лет, здесь считают, что всё увиденное там может негативно повлиять на неокрепшую психику. Также здесь следят, чтобы посетители не занесли заразу. Выявлять инфекции помогает «фейс контроль», то есть пристальный взор врача. Вот как всё выглядит на практике:

«Родственник пациента предъявляет на проходной больницы документ, получает пропуск и подходит к реанимации, — объясняет Иван Шолин. — Всего у меня в отделении 42 койки и, как правило, минимум один человек приходит к каждому больному утром и вечером. Специально назначенная медсестра со списком проводит этих людей по палатам, а потом выводит обратно. Чтобы посетители не занесли инфекцию, они надевают принесённые с собой халаты, колпаки на голову и бахилы. В реанимации родственники ведут себя послушно, культурно и сразу выходят, если мы просим. Очень редко появляется кто-то непонятливый, скандальный. Человек может впасть в истерику, потому что просто не готов к тому, что видит. Но после беседы с врачом чаще всего такая проблема решается».

По его мнению, проблемы с доступом в реанимации в основном обусловлены непониманием пользы от этого и стереотипами. А значит важно проводить разъяснительную работу и делиться положительным опытом. И именно на это во многом делают ставку общественники.

«Федеральное законодательство и сейчас на стороне родственников, — говорит учредитель фонда „Вера“ Нюта Федермессер. — Подтверждением этого можно считать приказ открыть реанимации всех больниц Москвы для круглосуточного посещения. Такому решению ничто не мешает уже сейчас. Но во многих регионах закон, увы, очень часто не исполняется. Поэтому должны быть очень четкие инструкции и контроль. Но вместе с этим очень важно менять подход руководства и врачей конкретных медучреждений к открытым реанимациям. Мы все должны увидеть в родственниках больных не противников, не потенциальных разносчиков заразы, а союзников и партнёров. Разрушать устоявшиеся мифы помогает обмен опытом между реанимациями и распространение положительных примеров — в Москве, в других городах, где это уже работает. Вот, смотрите, мы пускаем родственников, и от этого стало не хуже, а только лучше».

Откровенное интервью

Реанимация в переводе с латыни значит оживление. Это самая закрытая больничная зона, по режиму напоминающая операционную. Там время не делится на день и ночь, оно идет сплошным потоком. Для кого-то в этих холодных стенах оно останавливается навсегда. Но в каждой реанимации есть пациенты, которые надолго зависли между жизнью и смертью. Их нельзя перевести в обычное отделение — умрут, и невозможно выписать домой — тоже умрут. Им нужен «запасной аэродром».

Анестезиолог-реаниматолог Александр Парфенов рассказал «МК» о том, что происходит за дверью с табличкой «Реанимация».

— Александр Леонидович, вы всю жизнь в НИИ нейрохирургии имени Н.Н.Бурденко, руководили отделением реаниматологии и интенсивной терапии и все знаете про боль. Существует ли болевой порог?

— Боль сигнализирует о каких-то нарушениях в организме. Поэтому это благоприятный фактор. А иногда боль вроде бы ничем не спровоцирована, явной причины нет. Вы, наверное, слышали про фантомные боли, когда у человека болит нога, которой нет. Не всегда надо бороться с болью. В акушерстве, к примеру, обезболивают, но не беспредельно, чтобы не изменить всю биомеханику этого процесса. А бывает боль, которую надо убирать. Неконтролируемый болевой синдром может приводить к развитию шока, нарушению кровообращения, потере сознания и гибели человека.

На ощущение боли накладывается психогенный фактор. Если знаешь причину, боль переносится легче. А неизвестность, наоборот, усиливает страдание. Есть достаточно объективные признаки боли: повышение частоты сердечных сокращений, реакция зрачков, появление холодного пота, подъем артериального давления.

— А помните эксперимент Кашпировского, который «давал команду» больным, и им делали операции без наркоза?

— Под такое воздействие попадают люди с очень неустойчивой психикой. Но осознание того, что происходит, на самом деле помогает перенести боль, тормозит ее восприятие.

— Периодически появляются сообщения, что операции на головном мозге можно делать без наркоза. Действительно ли мозг человека к боли не чувствителен?

— Да, там нет рецепторов боли. Они находятся в твердой мозговой оболочке, надкостнице, коже. И раньше, вплоть до начала 70-х годов прошлого века, делали операции на мозге без наркоза. Пациент находился в полном сознании, использовалась только местная анестезия — новокаин, который вводили под надкостницу. Потом делали разрез, специальной пилкой распиливали косточку. На заре анестезиологии считалось, что наркоз при нейрохирургических вмешательствах не нужен, более того, вреден, потому что во время операции нейрохирург, разговаривая с больным, контролирует, к примеру, его координацию движений, ощущения (онемела рука, пальцы не работают), чтобы не повредить другие зоны. Я застал хирургов, которые любили так оперировать.

— Нейрохирургия мощно продвинулась вперед. Сегодня спасают больных, которых еще недавно посчитали бы безнадежными.

— Раньше ножевые ранения, проникающие в брюшную полость, считались смертельными, а сейчас, если не повреждены крупные сосуды, больного можно вытащить. Чтобы лечить человека, надо знать, какие у него предшествующие факторы, характер поражения и стадии заболевания. Допустим, при тяжелой черепно-мозговой травме самая частая причина гибели больного — это кровопотеря и нарушение дыхания. Привозят человека в больницу, останавливают кровотечение, налаживают проходимость дыхательных путей, а болезнь идет дальше. При тяжелой травме развивается отек мозга, который, в свою очередь, вызывает изменение сознания. Если проходит отек, следом возникают инфекционные осложнения: пневмонии, менингиты, пиелонефриты. Потом идут трофические нарушения. На каждом этапе больного подстерегает определенная опасность. Поэтому хороший доктор должен знать этапы заболевания. Если на два шага опережаешь возможные осложнения, тогда получается хороший эффект.

— Вам приходилось лечить жертв массовых катастроф?

— Да, у меня есть такой опыт. Это были тяжелые огнестрельные, минно-взрывные ранения. После расстрела Белого дома в 1993 году к нам в Институт Бурденко поступило около 15 человек с проникающими огнестрельными ранениями головного мозга. Из них практически никто не выжил. В 2004 году случился Беслан. К нам привезли примерно столько же больных с жуткими проникающими ранениями головного мозга — например, пуля вошла через глаз, а вышла из затылка, — или другие тяжелые ранения мозга. Никто из них не умер, и никто не вышел в стойкое вегетативное состояние. У нас появился опыт. Мы стали многое понимать в лечении таких больных.

— Отделение реанимации — одно из самых затратных в любой больнице. То и дело требуются манипуляции, стоимость которых очень велика. К примеру, мощный антибиотик стоит от 1600 рублей за флакон, за сутки сумма составит около 5000 рублей, а ОМС покрывает полторы тысячи. Что делать?

— В нашей медицине сложилась ситуация, когда идет привлечение ресурсов различных фондов или родственников больных. Порой случаются немыслимые вещи. В одной клинике требовался препарат, который можно приобрести за 200 рублей, но закупали в два раза дороже, потому что учреждение, к которому привязана больница, продавало по завышенной цене. Здравоохранение пытается уложиться в суммы, выделяемые на ОМС, но это, к сожалению, не удается. К счастью, больных, которые нуждаются в дорогостоящем лечении, не так много. Их 5-10 процентов, но на них уходит столько, сколько на всех остальных. К тому же они долго лежат. Они занимают примерно половину койко-дней отделения. Если общая летальность полтора-два процента, то у них от 40 до 80 процентов.

Вот пациент пережил отек мозга, дышит на аппарате. По сути, он не является реанимационным. Потому что реанимация — место, где состояние больного неустойчиво, когда возникают осложнения и нужно проводить интенсивную терапию.

— Длительно лежащие больные по большому счету никому не нужны. Но и выписать в таком состоянии тоже вроде бы нельзя. Что с ними делать?

— Существуют специализированные методики лечения, рассчитанные на тех, кому реально можно помочь. В Германии есть огромный реабилитационный центр под Дрезденом на 1200 коек. Там 70 мест отведено для реанимационных пациентов с длительной искусственной вентиляцией легких и низким уровнем сознания. Так вот 15 процентов умирают в силу тяжести основной патологии, примерно столько же «зависают» в стойком вегетативном состоянии, но у 70 процентов удается восстановить самостоятельное дыхание. Параллельно налаживают другие жизненно важные функции. И тогда эти пациенты становятся мобильными, их уже можно переводить в реабилитационные центры.

— У нас тоже немало реабилитационных центров...

— Да, их полно, но проблема в том, что таких тяжелых пациентов с туманными перспективами туда не принимают. Лекарств им требуется много, время пребывания неопределенно долгое. Поэтому они никому не нужны. Что с ними делать? Берут больных, которые могут сами себя обслуживать. Да, у кого-то плохо работает рука, у кого-то нога, а у кого-то проблемы с речью. С этими пациентами уже можно работать, но их ведь надо сначала привести в такое состояние. Именно на этот контингент больных и будет ориентирован новый государственный научный лечебно-реабилитационный центр, который планируется открыть в конце 2015 года.

— То есть речь идет о больных, которые находятся в вегетативном состоянии?

— Обычно под вегетативным состоянием понимают тяжелые и необратимые формы нарушения сознания, не имеющие перспектив какого-либо улучшения. В то же время диагноз вегетативного состояния часто устанавливают не совсем обоснованно. Для точной диагностики необходимы современная аппаратура, высококвалифицированные специалисты, современные методы воздействия на мозговую деятельность и… время. Часто под вегетативное состояние попадают пациенты, имеющие тяжелые, но отнюдь не безнадежные формы нарушения сознания. Существует множество форм тяжелого нарушения сознания. У небольшой части больных (1,5-2%) после оперативных вмешательств на глубинных отделах мозга возникает это грозное осложнение. Человек вроде бы выходит из комы, начинает открывать глаза, реагировать на боль, но контакта с ним нет. То есть кора мозга не работает. Когда, несмотря на проводимую терапию, это продолжается больше трех месяцев, говорят о стойком вегетативном состоянии.

С такими длительно лежащими реанимационными больными с нарушениями дыхания и низким уровнем сознания нужно заниматься с привлечением особых методик, предварительно отделив их от острых реанимационных больных. Главная задача — добиться отключения от аппарата искусственной вентиляции легких и появления первых признаков сознания. Если этого удается добиться, можно двигаться дальше. А стойкое необратимое вегетативное состояние — это уже социальная проблема. Когда человеку нельзя помочь, надо обеспечить ему достойный уход. Существующие хосписы сегодня принимают только онкологических больных в терминальной стадии.

— Как вы думаете, сможет ли вернуться к нормальной жизни знаменитый гонщик Михаэль Шумахер? Он ведь вышел из комы.

— Что значит «вышел из комы»? Если он столько времени был в этом состоянии, могло произойти что угодно. Такая тяжелая травма бесследно не проходит.

— А у вас бывало, что пациент не выходил из наркоза?

— К сожалению, у каждого реаниматолога и у каждого хирурга есть свое кладбище. Уже потом, когда все произошло, начинаешь анализировать: если бы я сделал так, может быть, все пошло бы по-другому? Но уже ничего не сделаешь. Была серия препаратов, которые потом забраковали из-за того, что они вызывали очень мощную аллергическую реакцию. Один больной погиб, потому что развился отек Квинке и, несмотря на все реанимационные мероприятия, спасти человека не удалось. Конечно, если бы препарат вводили очень медленно, то, вероятно, больного можно было бы спасти.

— Вспоминается трагический уход Майкла Джексона, которому лечащий врач Конрад Мюррей сделал оказавшуюся смертельной инъекцию пропофола, за что отсидел срок в тюрьме. Несчастный случай или халатность?

— Это чистой воды халатность. Есть препараты, за приемом которых надо очень внимательно следить. Пропофол обычно используется для проведения внутривенной анестезии при кратковременных манипуляциях. Человек засыпает, не чувствует боли, но у таких препаратов есть побочный эффект — нарушение дыхания. Пропофол воздействует на мозг таким образом, что человеку дышать не хочется. Если больному дают такое лекарство, за ним необходимо постоянно наблюдать, имея наготове все необходимые препараты для устранения гипоксии. Такие вещи, к сожалению, бывают. Провели какую-то мелкую операцию, больной просыпается, глаза открывает, на вопросы отвечает. Его оставляют и уходят. А человек засыпает, дыхание останавливается, и он умирает от гипоксии.

— А вас никогда не обвиняли в смерти больного?

— У меня был другой случай еще в самом начале моей деятельности. Я был дежурным врачом в отделении, и меня срочно вызвали к ребенку. У него произошло нарушение дыхания. Беру чемодан, вместе с медсестрой бегу в палату, провожу всякие реанимационные мероприятия, устанавливаю интубационную трубку, и ребенок открывает глаза! Выхожу гордый к родственникам: «Ребенок живой, переводим в реанимацию!» А мама мне говорит: «Доктор, а зачем вы это сделали? У него же опухоль неоперабельная...»

— Может быть, надо было дать этому ребенку спокойно уйти?

— Иногда бывают такие жуткие вещи. Поступил к нам однажды больной в крайне тяжелом состоянии. Когда он копался в двигателе грузовика, оторвалась лопасть вентилятора и попала ему в темя. Эта металлическая лопасть, размером сантиметров 15-20, прорубила череп до основания. А человек дышит, сердце бьется. Что делать с ним?

— Почему у нас не пускают родственников в реанимацию? Они сидят под дверью, не имея возможности поддержать близкого человека или проститься с ним.

— На мой взгляд, это неправильно — и я могу свою позицию обосновать. Родственники должны быть союзниками врачей в борьбе за больного. Это участие нужно, а с другой стороны, они не должны мешать работать врачам. Ситуация: пустили родственницу, она начинает гладить больного. Спрашиваю: «Знаете, что может быть? Вы делаете массаж, а человек уже несколько дней без движения, хоть его и поворачивают, но гемодинамика нарушена. А если тромб образовался в вене и вы его сейчас протолкнете, будет тромбоэмболия легочной артерии!» Казалось бы, безобидная манипуляция. Лучше всего выделить время посещений — полчаса. Этого вполне достаточно. Ну и, естественно, бахилы, халаты, маски.

— На Западе эти меры считают излишними, потому что страшнее внутрибольничной инфекции ничего нет.

— У больных, которые долго лежат в реанимации, неизбежно возникает устойчивая патогенная микрофлора — и это загрязнение разносится по всему отделению. Больницы являются рассадником устойчивой патогенной микрофлоры. Еще Пирогов говорил, что больницы через 5 лет надо сжигать. И строить новые.

— А хорошие истории в реанимации случаются — те, что из разряда чудес?

— Конечно. Идет обход. Больной, который долгое время находился в вегетативном состоянии, находится в специальной палате. Работает телевизор. Транслируют футбольный матч. У пациента глаза открыты, течет слюна. Он смотрит телевизор. Видит, не видит? Профессор-невролог хлопает этого пациента по плечу: «Какой счет?» — «Спартак ведет 2:1».

Другой случай. Меня пригласили на консультацию к больному, который впал в кому после операции. Удаляли желчный пузырь, что-то пошло не так. Развилась мощная инфекция, начался желчный перитонит. Мы смотрели этого больного с физиологом. Мозг функционирует, назначили лечение. Прошло 10 дней, опять приглашают на консультацию. Доктора рассказывают, как на обходе обсуждали, где этому пациенту поставить еще один дренаж. Вдруг он открывает глаза: «А я вам на это свое согласие не даю!»

Еще история. Женщина 36 лет с заболеванием головного мозга. Два раза была в коме, близкой к атонической. Произошло сдавливание ствола головного мозга, осложнение на глаза с потерей зрения. Приняли решение: будем делать все, что надо. Она пролежала больше года. А сегодня ходит, разговаривает, а ведь труп был стопроцентный. И таких случаев много.

Реанимация - одно из самых таинственных отделений в больнице. Можно ехать через весь город, чтобы в итоге оказаться перед закрытой дверью, и даже если вы будете настаивать - в отделение вас так и не пустят. «Состояние стабильное. Пройти внутрь нельзя. Весь уход мы осуществляем сами. До свидания». Всё. Что происходит за этой дверью? Почему вас могут не пустить в отделение, хотя обязаны? Вот несколько причин (и жизненных ситуаций).

Больной только что прибыл

Пациент поступил по скорой, вокруг него два врача, три медсестры, санитарка. Нужно переложить его с каталки на кровать, подсоединить датчики пульса, давления, сатурации. Организовать венозный доступ, набрать на анализ кровь и мочу. Кто-то собирает капельницы и готовит препараты для ввода. Кто-то ассистирует врачу - проводится интубация трахеи, потому что больной не может дышать самостоятельно.

В это время раздается звонок в дверь. У работников реанимации есть ключи, значит, это родственник. Пустить его сейчас нельзя, врач с ним поговорить не может, потому что помочь больному - важнее. Но родственники могут настаивать на визите, к тому же они немедленно хотят знать диагноз, получить информацию о состоянии и о том, «сколько он здесь будет лежать», хотя человек, напомню, только что доставлен и пока еще толком ничего не известно.

Поступили новые пациенты

Это самая распространенная причина. Дело в том, что реанимация - не просто отделение. Там нет строгого распорядка посещений. Вернее, он есть. Но если в промежутке, допустим, с двенадцати до часу, когда разрешено посещать пациентов, поступает тяжелый больной - никто, увы, не позволит вам пройти в палату. Во время поступления пациентов, проведения манипуляций и т. п. посторонним присутствовать в палате запрещено.

Другие пациенты в палате

Да, нужно помнить, что кроме вашего близкого человека в палате могут лежать и другие пациенты. Лежать, как положено в реанимации, без одежды. И не всем будет приятно, если мимо них будут ходить посторонние люди. В США - эту страну часто приводят в пример, когда говорят об организации посещений в реанимации, - палаты для больных отдельные, и для родственников есть даже спальные места. В России не так - в одной палате лежат несколько человек.

Больной восстанавливается после плановой операции

Более того, некоторые пациенты, будучи в непрезентабельном виде, сами не хотят видеть даже своих родственников. Например, после плановой операции пациент лежит первые сутки в реанимации. Лежит голый. У него першит горло после трубки искусственной вентиляции. Болит живот. Постель перепачкана кровью, потому что немного подтекает повязка. Ему больно, но сейчас сделали укол и клонит в сон. Через два дня его переведут в общее отделение, скоро он будет бодро бегать по коридору и обсуждать с родными свое здоровье, а сейчас он хочет только спать. И никакие визиты ему не нужны.

Родственник больного сам не готов к посещению

Еще ситуация. Человек лежит долго. Диагноз серьезный. Приезжает родственник, очень хочет увидеться. Его пропускают. Побеседовав, родственник выходит из палаты в коридор, идет к двери, но, не дойдя, падает в обморок прямо на руки дежурной медсестре. Хорошо, если он не очень высокий и крупный, а рядом стоит топчан, на который его успеют уложить…

Непривычных людей пугают инородные предметы, торчащие из пациента: катетеры, зонды, дренажи. Часто в отделениях плохо пахнет, и любому посетителю может стать плохо. Тем более если врачи видят родственника в явно неуравновешенном состоянии - такому с большой вероятностью в посещении могут отказать.

Если нет объективных причин, препятствующих посещению, родственник будет допущен в палату. Иногда родственники очень помогают - мыть, обрабатывать, перестилать. Это реальная и необходимая помощь, потому что персонала всегда не хватает. Таких всегда пропускают к пациентам. И такие всегда терпеливо ждут за дверью, если в зале проводится манипуляция и посторонним заходить нельзя.

К посещению реанимации надо быть готовым. Не пугаться вида своего родственника или его соседей по палате. Не морщить нос от неприятного запаха. Не плакать от жалости - это можно сделать за дверью, а здесь, рядом с пациентом, вы должны его поддерживать, а не он вас. Не мешать персоналу и по первому требованию покинуть палату. Если вас не пустили - лучше всего спокойно подождать за дверью, пока врач освободится и можно будет задать ему все интересующие вас вопросы. Реанимация - это отделение экстренной помощи, а в экстренных ситуациях не всегда есть время на разговоры.

Анастасия Ларина

Фото istockphoto.com

Как поступить: оставить тяжелобольного без современной аппаратуры, способной продлить жизнь, или позволить умереть в больничных стенах, среди чужих людей, без шанса попрощаться? Этот чудовищный вопрос годами решали многие семьи, даже когда речь шла о детях. Не секрет, что умирающих нередко забирали домой из палат интенсивной терапии именно из-за запрета быть рядом. Не из-за эгоизма - таково либо высказанное желание умирающего, либо невысказанное, но в котором родственники были уверены. Лучше умереть быстрее, но держась за руку самых любимых людей.

Что вы знаете о реанимации ? Те, кто оставлял близких в реанимации, навсегда запоминают дни, а иногда недели и месяцы, проведенные в коридоре в напряженном ожидании, в попытках прорваться к родному человеку - упросить, подкупить, проскользнуть. Долгие годы эта тема оставалась табуированной, ведь и смерть близкого, и его выздоровление после тяжелого кризиса затмевали по силе эмоций остальные нюансы. Хотя родные обычно возвращались из закрытых отделений с пролежнями, следами привязывания на руках и ногах. Но члены семьи пациентов годами верили, что иначе - никак.

Около 8 мес назад, когда из-за закрытости реанимаций несколько мам онкобольных детей не смогли в последние дни их жизни быть вместе с ними, представители благотворительного фонда «Таблеточки» и гражданской инициативы «Быть рядом» начали кампанию «Пустите в реанимацию». Над разработкой итогового приказа сотрудничали более 50 общественных организаций, таких как Ассоциация родителей преждевременно рожденных детей, Ассоциация сознательного родительства и многих других.

И вот - запрет остался в прошлом. Казалось бы, все в порядке. И.о. министра здравоохранения Виктор Шафранский, презентуя итоговый приказ, вспоминал, как в детстве тяжело болел и начал выздоравливать, когда к нему пустили маму. Пообещал взять под личный контроль разъяснение и проверку выполнения приказа.

К каждому пациенту пустят не больше двух посетителей

На столичном уровне - ситуация такая же. Проходят совещания, на которых разъясняют главврачам права и обязанности родственников больных. В Киеве около 30 больниц с отделением интенсивной терапии. Ежегодно в стационары «по скорой» (не в плановом порядке) поступают 330 тыс. больных. По крайней мере, 20% из них требуется пребывание в реанимации. Кстати, тут «подзавис» проект разделить больницы на те, где будет проводиться плановое лечение, а 7-9 выделить исключительно для интенсивной терапии. Кроме Больницы скорой медпомощи, речь шла о давно известных среди пациентов больницах с наиболее современной аппаратурой - №1 (на Харьковском шоссе), №8 (в народе - Центр на Кондратюка), больница №12, где уже 5 лет длится реконструкция (именно здесь есть опыт массового поступления больных для интенсивного лечения). Детские больницы интенсивного лечения: №1 (на Богатырской), №2 - на Левом берегу (ул Алишера Навои). Если бы такое разделение уже существовало, централизованно отрегулировать допуск родственников в реанимационные палаты было бы проще. Сейчас же на местах возникают вопросы.

Заведующий отделением интенсивной терапии одной из киевских клиник, попросивший не указывать фамилию, сокрушается:

Мне теперь надо охранника назначать из числа медперсонала, который вовремя выведет мамочку, если она истерику устроит. Или если начнутся срочные реанимационные действия, ведь большинство родителей в такую минуту инстинктивно бросаются к ребенку и мешают нам, а счет идет на секунды.

Собственно, медиков, которые изначально поддержали идею открытости, было не так много. Одни искренне верят, что посетители, даже в халате и бахилах, - это источник инфекций. Хотя во всем цивилизованном мире, кроме постсоветских стран, членов семьи пускают в реанимацию, и никаких особых проблем не наблюдается. Других смущает практическая сторона вопроса: наши реанимации отнюдь не одноместные. Если к 4-6 пациентам придут по два посетителя (именно столько разрешено пускать одновременно по новому положению, а находиться постоянно рядом с больным можно одному человеку), их надо где-то разместить и хорошо бы выделить по табурету (на реанимационные кровати не всегда можно присесть).

Внутрибольничные правила придется переписать

Больше всего беспокоит медиков присутствие посторонних для них людей там, где раньше не было прозрачности. И это не обязательно желание скрыть нарушения. Просто раньше в реанимации можно было действовать, не думая о деликатности, бережности по отношению к пациентам. Как написал от имени врача ровно 80 лет назад Зощенко в «Истории болезни»: «Я больше люблю, когда к нам больные поступают в бессознательном состоянии. По крайней мере тогда им всё по вкусу, всем они довольны и не вступают с нами в научные пререкания».

Сейчас в идеале медперсоналу придется учиться терпению, чтобы отвечать на вопросы родственников не только раз в день, объяснять производящиеся манипуляции, определять, кого из посетителей пропускать, а кого попросить из палаты. Научиться сотрудничать, как на Западе. Зато в награду медики получат людей, обеспечивающих своевременный уход больному, в то время как санитарок откровенно не хватает. Ведь, как указано в приказе, посетители, находящиеся с пациентом большую часть времени, могут быть с их согласия привлечены к уходу за пациентом.

Те же пролежни - не просто дискомфорт для больного, эта проблема сказывается на скорости его выздоровления. А если у человека будет больше шансов, выиграют в конечном счете и близкие, и медики.

Уже пишут в соцсетях расстроенные посетители, что в некоторые реанимации по-прежнему не пускают, ссылаясь на внутрибольничные правила. Аргумент этот не имеет силы. Ведь эти документы рано или поздно придется переписать, согласовав с приказом вышестоящей инстанции - Минздрава.

В каких случаях посетителя не пустят на законном основании:

• У него признаки инфекционного заболевания или он недавно контактировал с таким больным.
• Он находится в состоянии опьянения.
• Он упорно вмешивается в работу медперсонала
• Нарушает спокойствие и приватность других пациентов (заговаривает против их желания, рассматривает итд)
• Он нарушает процесс терапии (например, медицинской аппаратуры)
• Не пустят к ребенку, если его родители не дали на это разрешения (устного).
• Попросят временно выйти во время оказания срочных реанимационных действий
• Не пустят, если в палате около этого пациента уже находятся двое - за исключением особых случаев (например, при проведении обряда крещения или маслособорования).

Руководитель благотворительного фонда «Таблеточки»

Мы дали людям инструмент - приказ, который защищает их права. Дальше уже все зависит от позиции самого человека. Можно пассивно жаловаться в соцсетях, что не пустили, и сидеть в коридоре. А можно распечатать приказ и зайти с ним к главврачу, обратиться в Минздрав, позвонить на «горячую линию» МОЗ, пообещать защищать свои права в суде. Пока что даже в клиниках, с которыми мы давно работаем, пытаются не пускать родителей после 18.00, хотя в приказе четко указано - круглосуточно. Следующий шаг - создаем сайт, на котором будет подробно расписано, куда обращаться, если не пускают, образцы заявления, правила посещения - чтобы посетители реанимационных отделений знали не только свои права, но и обязанности. Есть нюансы, касающиеся детских отделениях, интенсивной терапии новорожденных. Мы не оставим эту тему, а планируем перенять лучший европейский опыт в этом вопросе. Так что приказ №592 - это не финал, а начало процесса преображания реанимаций в более дружественные для пациентов и их близких отделения.